Олива Денаро (ЛП)

— Четыре года я эти адские муки терпела… Попрёки, побои, оскорбления… Ребёнок, которого я из-за него потеряла, — Мушакко говорил, не от него: мол, я всех обманула и, как потаскуха последняя, от другого забеременела, лишь бы его на себе женить. Силком, значит, замуж хотела затащить? Ну так он мне покажет, каково это — замужем быть! Четыре года я из дому носа не казала, живой души не видела, с родными словом единым не перемолвилась. Но молчала. Сама ведь виновата, что в угол себя загнала. Твердила себе: держись, не отступай, сильная женщина всё снесёт. Молчание, терпение, нежность — такие вещи мужчина ведь только со временем ценить начинает… Четыре года он свою похоть тешил, а я взаперти гнила! Не упрямься, не прекословь, будь послушной — вот что я себе повторяла! Пока ветер дует — деревья гнутся: как ты учил, папа, так я и делала. Но это последняя капля, чаша переполнилась…

Я не слышала её голоса с того самого дня, как сестра вышла замуж: тогда Мушакко лишь деланно улыбался при виде обтягивающего живот платья. И всё это время Фортуната мучилась от боли, словно быть похороненной в четырёх стенах для новобрачной — дело совершенно обычное.

— Как он под ручку с тем мерзавцем домой заявился, тут-то моё терпение и лопнуло. «Ставь, жена, ещё один прибор, гость у нас к ужину: зятёк твой с отцом разругался, вот и решил нам честь оказать, сочельник в нашем доме провести». Только я этого подонка увидала, аж нехорошо стало. «Зять? — кричу. — Сестра небось его в суд, а не к алтарю тащит!» А Мушакко мне пощёчину: «В вашей семейке, — говорит, — все бабы одним миром мазаны: за ломаный грош ноги тебе лизать будут. С другой стороны, чего ещё ждать, с такой-то фамилией^[22]?». Тут уж я не стерпела: собрала со стола тарелки из фамильного сервиза да всю стопку об пол грохнула, ещё и плюнула сверху. Он от неожиданности дар речи потерял: привык, что я до тех пор покорней овцы была. Ну, я сразу в комнату побежала, вещи, что под руку попали, в сумку бросила, выскочила за дверь и по лестнице очертя голову слетела.

А мы сидим, язык за зубами держим. Неужели не понимали, что происходит? Но даже если не понимали, разве могли не догадываться? И тем не менее даже пальцем не пошевелили — значит, и сами в том, что на люди не выносят, замешаны. Соучастники.

— Прости, папа, мне так жаль, — продолжает Фортуната, — но если нельзя в этом доме остаться, я лучше в монашки пойду, чем туда вернусь.

Отец, помолчав немного, подходит к дочери, целует её в лоб. Когда он склоняет к ней голову, видно, что их волосы одного цвета — не различить.

— Вот и освятили сочельник, — вздыхает мать, потом вдруг улыбается с какой-то новой, незнакомой нежностью. — Давайте-ка спать, поздно уже. Я ей в твоей комнате постелю, — и, качая головой, уходит по коридору. Мы с Фортунатой идём следом.

Мужчины остаются в кухне, до нас время от времени доносятся их голоса.

— Ты должен её вернуть, — настаивает Козимино, — не то мы кругом виноватыми выйдем. Жена должна с мужем жить, под одной крышей! И лучше бы ей своими ногами пойти, не то Мушакко сам сюда явится и силой заберёт! Или ты поножовщины хочешь? Мало нам позора…

Какое-то время ничего не слышно, и мать снова начинает расстилать простыни. Но тут же Фортуната, схватив её за руку, подносит палец к губам: снова говорит Козимино, хотя слов мы, как ни пытаемся, разобрать не можем.

— Пожалуй, нет, — в конце концов отвечает отец, и голос его далеко не так спокоен, как обычно. — Завтра схожу туда, поговорю. Вот увидишь, я всё исправлю. Иди уже спать, я покараулю.

Слышен грохот отодвигаемых стула и табуретки, потом ни звука, и мы ложимся спать. А наутро обнаруживаем, что они так и спят в кухне, прямо в одежде, полные решимости защищать свой дом и своих женщин.

Мать на цыпочках проходит к окну, открывает ставни и, глядя на нас при свете дня, кривится. Обе должны были выйти замуж, обе остались в отчем доме. Лучше бы родились мальчишками, как Козимино… Но мы женщины, и теперь наша жизнь вконец запуталась.

61.

С тех пор, как вернулась Фортуната, время явно пошло быстрее, хотя сама жизнь изменилась не сильно. Мы прибираемся в доме, готовим еду, а после обеда, закончив с делами в кухне, я поднимаюсь к себе заниматься. Пару раз она тоже просилась послушать, что я там учу, но уже через пять минут начинала зевать и засыпала с книгой в руках. К счастью, вскоре приходила Лилиана и мы садились готовиться вместе.