Олива Денаро (ЛП)

Трескотня становится всё оживлённее, а я в этом не силён. Те слова, что мне хотелось бы тебе сказать, ты из моих уст ни разу не слышала, хотя не исключаю, что они всё-таки до тебя дошли. Стоя на балконе, рядом с внучкой, я смотрю на море, на его вечное, безостановочное движение. Нам с Лией слова не нужны: у неё есть музыка, у меня — моё молчание. Из всей семьи эта девчонка больше прочих на меня похожа — думаю, ты и сама это увидишь. Когда Саро говорит, что обед готов, мы бросаем последний взгляд туда, где лазурные волны гонят белую пену, и идём в столовую, где ты рассаживаешь всех так, как заранее придумала: Лию — между родителями, сама — рядом с мужем, а меня — напротив, во главе стола. И, оглядев нас, одного за другим, сидящих вместе за твоим столом, улыбаешься.

80.

Я оглядываю вас, одного за другим, сидящих вместе за моим столом: сегодня день моего выпускного, моей помолвки, первой зарплаты, моё свадебное застолье — не «в качестве компенсации», а долгожданное присутствие после множества отсутствий. Первое слово после блужданий в тишине, первое ровное дыхание после долгого бега без оглядки. За столом тесно, хотя многих всё-таки не хватает: Маддалены, Лилианы, Кало, того же Сабеллы, девушек, которые жгли на улицах свои лифчики, женщин, заседающих сейчас в парламенте, готовящих дома ужин, сгорающих от стыда, получив пощёчину, выходящих замуж по расчёту, тех, кого за глаза называют бесстыдницами, тех, кто долго и упорно учился — и тех, кто до сих пор ничего не знает. И ещё донны Кармелины, полночи подметавшей улицу, чтобы моё платье в церкви было белее белого.

Фортунатины сыновья носятся по дому, их отец, Армандо, гоняется за ними, обещая как следует наказать, но и пусть их: я ведь не знаю, будут ли по этим комнатам бегать другие дети. Козимино и Саро болтают, как те двое мальчишек, что играли когда-то вместе. Армандо всё пытается разговорить тебя, папа, бросая вызов твоему молчанию: что-то втолковывает про завод, про смены, про зарплаты, а ты киваешь и терпеливо ждёшь, пока он закончит. Мама с Фортунатой и Меной пересказывают друг другу свежие сплетни.

Лия снова спряталась на балконе, в том же углу, где частенько сижу я, и, сунув ноготь в окошко аудиокассеты, крутит её на указательном пальце.

— Чтобы батарейки не сажать, — сообщает она, хотя я не спрашиваю. Сажусь рядом с ней, пытаюсь завязать разговор:

— Когда ты была маленькой…

Но она перебивает:

— Вот только не надо со мной, как мама! Она до сих пор меня за ребёнка считает, сплошные правила! Вот ты — ты всегда всё делала по-своему, и плевать тебе было на чужое мнение! Ты была не такая, как другие! Не представляешь, как мне иногда тоже хочется от всего этого сбежать: из дома, из города, вообще с Сицилии… Как ты!

С моря тянет лёгким ветерком, и по спине вдруг бежит холодок.

— А вот и ошибаешься, Лия. Я больше всего в жизни хотела быть такой же, как мои одноклассницы. Что угодно бы отдала, лишь бы от них не отличаться!

Лия бросает мотать кассету и, отведя чёлку с глаз, с изумлением смотрит на меня. Она не похожа ни на родителей, ни на кого-либо из нас: у неё особенная, своя собственная красота.

— Но ведь ты всегда была для меня примером… — разочарованно признаётся она. — Ты была бунтаркой!

Я отбираю у неё аудиокассету и принимаюсь крутить сама.

— Знаешь, сколько раз мне хотелось сделать то же самое и со своей жизнью? Перемотать плёнку, чтобы всё началось сначала, только совсем по-другому?

— Хочешь сказать, ты об этом жалеешь? — бормочет Лия, терзая спрятавшийся под чёлкой прыщик.

— «Нет» бывают разные: одни не стоят тебе ничего, другие, напротив, обходятся слишком дорого. Мне пришлось заплатить по полной, и моя семья заплатила вместе со мной. Я долгое время чувствовала себя одинокой, осуждённой, даже виноватой, но сегодня знаю, что была права и всё случилось так, как должно было. Но то я, а истории у каждого свои — почти как музыка, — я, улыбнувшись, отдаю ей кассету. — Вот ты, к примеру, какую музыку слушаешь?

Лия, прикусив ноготь, молчит, словно думает о чём-то совсем другом, потом её губы чуть расходятся, позволяя мельком заметить металлические скобки на зубах.

— Вот, один мой друг для меня записал, — она вставляет кассету в плеер и, нажав красную кнопку, протягивает мне наушники.

— Что ещё за друг такой? Нравится он тебе? — спрашиваю я, услышав романтическую мелодию на английском.

Лия разводит руками:

— Пока даже не знаю, — и, вскинув бровь, добавляет: — Так сразу ведь не поймёшь, время нужно…

— Да ладно, ты покраснела! Это твой парень! — ехидничаю я.

— Ну тётечка, что ты такое говоришь! Мне всего пятнадцать!

Когда закрывается дверь, а голоса и смех на лестнице стихают, уже совсем поздно.

— Давай спать, — предлагает Саро, — а завтра, никуда не торопясь, приберёмся.

Квартира вверх дном, но один разок даже такой разгром можно потерпеть.