Оливер Лавинг

Ребекка продолжала путь сквозь пустыню Чиуауа в сторону дальних очертаний синих гор, что вгрызались в горизонт. Эдвина покоилась на спине на пассажирском сиденье, нежась в косых солнечных лучах. Для Ребекки это место никогда не было домом. Ее дом был нигде и везде. Череда одинаковых особняков в Шотландии, Сингапуре, Рио-де-Жанейро, Дубае, Норуолке. Но потом Ребекка вновь ощутила, что Западный Техас – именно то место, откуда она родом, место-нигде. Она была никто из ниоткуда. Она чувствовала себя дилетантом, неудавшимся музыкантом, самозванцем, бродягой, устроившим себе лачугу под мостом трастового капитала – подарка бабушки на восемнадцатилетие. Ее жизнь была словно какой-то организм в лабораторной клетке, а Ребекка, словно ученый, изучала его с помощью двустороннего зеркала. Что происходит с человеком после нескольких неизменных лет, как долго можно прожить без контакта с людьми, каковы минимальные человеческие потребности? Она писала музыку, о которой никто не знал. Ее прошлое и ее утраченное будущее – все это содержалось внутри дешевого гипсокартона, ДСП и убогой каменной кладки, составлявших покинутый дом ее семьи на Монте-Гранде-Лейн, где Ребекка сейчас припарковала «фиесту».

Оливер. Сейчас она была недалеко от него, но в пустыне расстояния обманчивы. Ребекка находилась в пятидесяти милях от реального Оливера на койке приюта Крокетта, но этот унылый дом на сером клочке лужайки был совсем как тот мальчик, которого она когда-то знала. Двери заперты, комнаты пусты. Но нет, не пусты. Ребекка знала: намного проще считать, что Оливер – всего лишь пустой дом, лишенный жизни. И все же, когда она наконец узнала правду, ей показалось, что она знала ее все это время.

Почти десять лет Ребекка тренировалась рассказывать свою историю. Часто, бредя в одиночестве по молчаливым улицам Бруклина, лежа под телом очередного незнакомца в Нижнем Ист-Сайде, бессонно пылая среди ярких городских огней, Ребекка мучила себя мыслью, что она могла бы просто все рассказать. Кому угодно – полицейскому, матери, психотерапевту, прохожему на улице, Чарли. Но слова оставались на месте, запечатанные и припорошенные пылью.

Ребекка приоткрыла дверцу машины, и на нее обрушился беспредельный жар – волна воспоминаний, уносящая прочь годы. Заныл прыщик на подростковом подбородке, свело судорогой живот, как это часто бывало в те месяцы. Ее покрывал грязный телесный запах ее тайны. Ребекка потянулась к ручке, чтобы вновь запечатать дверцу, но было поздно. Эдвина торпедой метнулась наружу и теперь маниакально носилась кругами по бурой лужайке. Ребекка вдохнула колдовство пыльного воздуха. Ей было двадцать семь, когда она подняла ногу и опустила ее на шероховатый цемент. Ей было семнадцать, когда она вышла из автомобиля.

Глава двадцать шестая

В пятидесяти пяти милях к северо-западу, в номере четырнадцать по Пайсано-Лейн в Марфе, Джед проснулся, заморгал, посмотрел на свои рябые руки, на грязные ногти. Шесть ночей подряд он сражался с ангелами. Архангелы, мусорные ангелы – его последняя так называемая серия.

Накануне вечером, подогретая литром виски и двумя оранжевыми таблетками аддерала, которые Джед выиграл у Франциско, носильщика в отеле, битва разгорелась с особенной яростью. Джед против ангелов; и ангелы победили. Он подносил к большому крылатому чудищу бензопилу и паяльную лампу, но в лице ангела только читалось еще больше осуждения, его крылья простирались с еще большим торжеством. Лунный свет на ржавом металле; жжение в горле; сталь, дерево и пластик искаженных форм. Его ссора с Евой на свалке; все, что он сказал и так и не сказал. Металлическая крошка била в его защитные очки. Он горел всю ночь и весь следующий день.

В пять часов вечера Джед выдохся. Принятые вещества с унынием покинули его, десны под неухоженными стиснутыми зубами кровоточили. Джед почти успел снова заснуть, как вдруг его туман, словно резкий запах, прорезал какой-то сигнал. Телефон кричал, возвращая Джеда в ранний вечер в его марфском бунгало. Дом был в плачевном состоянии: Джеду пришлось искать телефон по звуку, ожидая очередного сигнала, чтобы можно было определить его местоположение. Аппарат находился под скомканным грязным мешком, на стопке старых газет, которые Джед думал использовать в качестве защитной пленки. С седьмым звонком Джед нашел кусок дешевого лилового пластика, откинул крышку. Он пытался собраться, замаскировать утомление громкостью. Голос получился как у диктора на телевидении.

– Слушаю!

– Джед? Вы ответили. Хорошо. Это Мануэль Пас.

В голосе полицейского Джед услышал странные интонации, иногда затмевающие его обычную старотехасскую церемонность. Неуверенное, едва слышное растягивание гласных. И зачем только Джед ответил? Уже много дней, с тех пор как доктор Рамбл рассказал о неудаче с Марго, Джед не появлялся на работе. И притворялся, что его нет, оба раза, когда машина Мануэля подъезжала к дому.

– Что? В чем теперь дело?

Джед был катастрофически трезв.