Оливия Киттеридж

Все вокруг поплыло, не только ее глаза. Она произносила что-то все более и более яростно, и Кристофер отвечал ей спокойно, не переставая спокойно мыть кухонную утварь. Оливия все плакала. Кристофер говорил что-то о Джиме О'Кейси. Что-то о том, что Джим был пьяницей, поэтому и врезался в дерево.

— А ты кричала папе, что вроде бы смерть Джима — это его вина. Как ты могла говорить такое, а, мам? Не знаю, что мне было тяжелее всего переносить: когда ты налетала на отца и брала мою сторону или когда налетала на меня. — Кристофер наклонил голову, словно и правда обдумывая это сейчас.

— О чем ты говоришь, Кристофер? — вскричала Оливия. — Ты, со своей новой женой! Она до того милая, что меня просто тошнит! Ну что ж, надеюсь, тебя ждет чертовски счастливая жизнь, раз вы ее так здорово распланировали.

Взад и вперед, взад и вперед, Оливия — плача, Кристофер — спокойно. Пока он не сказал:

— Ладно. Бери свои вещи. Машина пришла.

Очередь к входу в накопитель — очередь к «безопасности» — была такая длинная, что заворачивала за угол. Чернокожая женщина в красном форменном жилете повторяла одним и тем же заунывным тоном: «Пожалуйста, проходите за угол, держитесь ближе к стене. Проходите за угол, держитесь ближе к стене».

Оливия дважды к ней подходила.

— Куда мне идти? — спросила она, протянув ей свой билет.

— В эту очередь, прямо здесь, — ответила женщина, указывая поднятой рукой на длиннющую очередь. Она выпрямила себе волосы, и они выглядели как плохо сидящая купальная шапочка, из-под заднего края которой выбиваются отдельные волоски.

— Вы уверены? — спросила Оливия.

— Очередь прямо здесь. — Женщина снова указующе подняла руку. Ее равнодушие было непробиваемо.

(«В нашей школе тебя боялись больше всех других учителей, мам».)

Встав в очередь, Оливия поглядывала на стоявших поближе к ней, чтобы получить хоть какое-то подтверждение, что это нелепость — стоять в такой длинной очереди, что наверняка здесь что-то не так. Но, встретив ее взгляд, люди отворачивались, приняв отсутствующий вид. Оливия надела темные очки, часто моргая за темными стеклами. Всюду, куда бы она ни взглянула, люди казались отстраненными, недружелюбными. Когда подошли ближе к цели — Оливия не поняла, — очередь превратилась просто в массу людей, каждый из которых точно знал то, чего не знала она: куда идти и что делать.

— Мне необходимо позвонить сыну, — сказала она мужчине, стоявшему рядом с ней.

Она имела в виду, что ей нужно выйти из очереди и позвонить из таксофона, потому что, если она позвонит Кристоферу, он приедет и заберет ее… Она станет умолять, она станет рыдать — все что угодно, только бы он спас ее из этого ада. Просто все пошло как-то ужасно наперекосяк, только и всего. Бывает, что иногда все идет ужасно наперекосяк. Однако, оглядевшись вокруг, Оливия увидела, что нигде нет ни одного таксофона: у всех и каждого к уху был прижат сотовый телефон, и все говорили, говорили, говорили — у всех у них было с кем поговорить.

(Его абсолютное спокойствие, когда он мыл посуду, а она плакала! Даже Энн пришлось уйти из кухни. «Ты что, совсем не помнишь всего этого? В наши дни немедленно прислали бы домой соцработника, если бы ребенок появился в таком виде!» — «Зачем ты меня мучишь? — кричала она. — О чем ты говоришь? Я всю твою жизнь любила тебя. И вот это и есть то, что ты теперь чувствуешь?»

Он перестал мыть посуду и ответил: «Ладно. Мне больше нечего тебе сказать».)

Мужчина, которому она сказала, что ей необходимо позвонить сыну, посмотрел на нее, потом отвернулся. Она не могла позвонить сыну. Он оказался жестоким. И жена у него жестокая.

Оливию подгоняли вперед вместе с небольшим океаном людей: проходите дальше, с чемоданами на тележках, проходите дальше, приготовьте посадочные талоны. Какой-то человек не очень вежливо, жестом велел ей пройти через металлоискатель и контроль безопасности. Взглянув вниз, он произнес без интонаций; «Снимите обувь, мэм. Снимите обувь».

Оливия представила себе, как будет стоять перед ним, выставив на всеобщее обозрение драные колготки, будто ненормальная.

— Я не стану снимать обувь, — вдруг услышала она свой собственный голос. И сказала: — Мне наплевать, черт возьми, если этот ваш самолет взорвется, ясно вам? Мне наплевать, черт бы вас всех побрал, если вы все взлетите на воздух вместе с этим чертовым самолетом!

Она увидела, что этот человек — хранитель безопасности — сделал едва заметный жест рукой, и рядом с ней тут же возникли еще два человека. Это были двое мужчин, но через секунду к ним присоединилась и женщина. Офицеры службы безопасности, в белых рубашках со специальными нашивками над карманами.

Голосами, полными величайшей доброты, они сказали ей: «Пройдемте сюда, мэм».