Оливковый цикл

Тони Ронберг ОЛИВКОВЫЙ ЦИКЛ

ДУРНО

Тогда я просто не знал, что хорошо, а что дурно. Так мне кажется. Мои родители были настолько интеллигентными людьми, что им даже не пришло бы в голову вести со мной воспитательные беседы о наркотиках или алкоголе. Если бы они узнали, например, что я употребил что-то для изменения сознания, отнеслись бы к этому как к «умному» эксперименту с обязательным измерением давления до и после погружения.

А за границей нас всех просто захлестнуло. И затянувшаяся на родине перестройка, и иностранная роскошь, и все атрибуты беззаботного времяпровождения золотой молодежи. Мне не приходило в голову, что курить марихуану может быть дурно или запрещено законом. Никто из нашей компании не боялся полицейских, они вообще не появлялись на территории студгородка.

У меня не было и мысли, что спать с девушкой Мартина, пока он в кафе, тоже как-то по-свински. Нам же было весело.

Помню, как мы заваливали всей толпой на крышу, где жила словачка Янка. Она снимала верхний этаж вместе с крышей. Устраивала там бесконечные вечеринки, плавно перетекавшие в утренники. Знакомствам, пустым бутылкам, анекдотам на всех языках не было счета.

Потом с этой крыши нас всех потянуло на эмигрантское дно, к тамошним низам – полностью деклассированным элементам. Помню, как мы любили тусоваться у Або, на автозаправке, где он работал. Сам Або – чурка, беглый из Москвы, какими-то третьими дорогами, законченный наркоман, без надежды. Но прикольный тип! Под кайфом он такие истории рассказывал – как работал в Москве на мафию, как убили его друга, как его искали. Не отрубался, а языком молол. И мы кайфовали – так всех цепляли его истории.

Я не знал, что мотели – это что-то неприличное. Мы ночевали в мотелях – с нашими подругами и чужими девчонками, глушили «Абсолют» на скорость, валялись на кроватях, усыпанных чипсами с паприкой. Засыпали, не считая оплаченных суток.

Я не знал, кто народная партия Курдистана запрещена кем-то. Мы дружили с курдскими студентами и вместе сжигали на площади американские флаги, не понимая и не задумываясь над тем, чему это посвящено и к чему приурочено. Мы просто из солидарности жгли флаги и плевали на двери «Макдоналдсов».

Экзамены… иногда были экзамены. Письменные тесты, которые мы все умудрялись списывать из учебников. Никто не запрещал списывать – преподаватели просто не понимали, что такое возможно – положить учебник на колени и тупо передирать. Мы сдавали нормально. 

Потом Инга подхватила какую-то венерическую хрень. Не знаю, что именно у нее болело и как, но из глаз постоянно текли слезы. Невысокая, рыжая, некрасивая, но с большой грудью – моя самая любимая девочка, так и запомнилась мне с этими двумя дорожками слез на лице, с мобилой у уха – в вечных дозвонах русским гинекологам и попытках записаться в русскую очередь.

– Я не хочу стоять с блядями! Вы понимаете?! Я не хочу!!!

Она была дочкой крупного винно-водочного магната с юга России.

– Я не хочу!!!

Потом утром ввалился Мартин, сын генерального прокурора Болгарии. 

– А что если у нее СПИД? Я спал с ней.

– Ну и что?

Я тоже спал с Ингой, но не испугался.

– Почему бы не умереть? – спросил у него. – Это же нормально.

– А папа?

– Чей папа?

– Мой!!!

Вместо всех нас вдруг умер Або – от какой-то улетной дозы. Мне так и сказали:

– Або улетел.

Наши девчонки потускнели, как поганки в засушливую осень. И я вдруг подумал, что нам всем уже по двадцать семь, и пора завязывать с этой учебой. 

Я бросил все в один день. Университет, Мартина, общежитие, автозаправку, друзей-курдов, мотели, Ингу, никогда не уезжающих негров из Зимбабве, истории покойного Або. Все кончилось так легко, что я даже измерил давление, наверняка ли вынырнул. Но давление было в норме.

– Ты так побледнел, – сказала мама, целуя меня в аэропорту. – Хорошо, что решил доучиться на родине.

Я доучился очень быстро: уже не требовалось времени на попутные эксперименты. 

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Вообще в городе не было зданий выше семиэтажных, и только в студгородке высились учебные корпуса и девятиэтажные общежития «альфа-вита-гамма». Мы тогда жили в корпусе «вита» на первом – в общем номере из трех комнат, куда попадают студенты-новички до распределения. 

     Моим соседом был Демис, эмигрант c Кавказа, совсем плохо говоривший по-русски. В двух других комнатах жили румынские экономисты и сербские художники. Мы по очереди мыли общую площадь, художники рисовали на желтых стенах черные депрессивные картины, а румыны варили по выходным какой-то чесночный суп. Все это было уморительно.

     Землетрясение случилось ночью. Честно говоря, я не почувствовал. Но Демису приснилось, что он упал со второй полки в поезде. Он проснулся и увидел, как его кровать сама по себе отъезжает к стене. Потом прибежала дежурная и велела всем немедленно выйти во двор с документами. После этого он разбудил меня. 

     Зрелище снаружи было смешнейшим. Все стояли с паспортами в руках перед зданием общаги. Девчонки повыскакивали в пижамах, оставив в комнатах все ценное – деньги, вещи, телефоны.