Оловянные солдатики

– Ну, так слушайте, я повторю все сначала. Ротемир страшно обеспокоен.

– Грустно слышать.

– Да. Ну, обеспокоен, знаете ли, возможными последствиями. Как я вам уже объяснял – только, может, вы не слышали, – он никоим образом не желает посягать на традиционные академические свободы института. Он считает – и я с ним, конечно, полностью согласен, – что они нерушимы. Абсолютно нерушимы.

– Ценю ваши чувства, сэр Прествик.

– Но надо же помнить о возможных последствиях. Вы улавливаете мою мысль?

– Да, вполне.

– Я выражаюсь ясно?

– Да, предельно, сэр Прествик.

– Значит, мы друг друга понимаем?

– По-моему, да.

– Не обижаетесь?

– Отнюдь.

– Вам долго разжевывать не нужно, а, Нунн?

– Никогда, сэр Прествик.

– Ну значит, мы с вами поладим. Надеюсь, вы не находите, что я веду себя, как надутая старая дева, Нунн. Вы ведь знаете как оно бывает. Ротемир взвился до потолка. Винит меня в том, что я сам ничего не знал и ему не сообщил, и я теперь в неловком положении. Он говорит, что не понимает, для чего я торчу в правлении, если ему самому приходится собирать сплетни на званых вечерах, выясняя, куда уходят его деньги. Разумеется, по-своему он прав, его можно понять.

– Собирать сплетни на званых вечерах?

– Да, о последней заварухе он прослышал на каком-то званом вечере. Так он и узнал. Особенно обидно, что в Би-Би-Си кто-то осведомлен о делах Объединенной телестудии лучше, чем сам Ротемир.

– Понимаю.

– Само собой, он взбесился.

– Само собой.

– По-моему, законно.

– Да, вполне.

– Нас беспокоят только последствия, Нунн.

– Именно.

– Я к тому, что лично мы не против, чтобы машины отправляли церковные службы…

– Машины отправляли церковные службы?

– Неужели вы вообще ничего не слышали из того, что я говорил?

– По крайней мере, насчет машин, отправляющих церковные службы, ничего.

– Так ведь это-то и обеспокоило Ротемира. Ваши, очевидно, собираются установить такие машины в новом корпусе отдела этики.

– Разве?

– Да, по словам этой дамы из Би-Би-Си. Она говорит, вы там намерены заставить машины молиться…

– Молиться? Машины – молиться? До чего только не дойдут эти заумные чудаки!

– Она говорит, вы заставите машины причащать и выслушивать исповедь.

– Правда? Что ж, я этим займусь тотчас же, сэр Прествик.

– Я к тому, что нас беспокоят только последствия.

– Устраним, сэр Прествик. Положитесь на меня.

– В нашей области приходится проявлять особую осторожность насчет всяческих последствий.

– Конечно, конечно.

– Надо полагать, это опять штучки вашего Мак-Интоша. Не из числа здравомыслящих этот Мак-Интош, да будет мне позволено заметить.

– Вот тут вы, по-моему ошибаетесь. Мак-Интош довольно-таки здравомыслящий.

– Он-то? Здравомыслящий?

– Вполне здравомыслящий.

– Да, пожалуй, могу сказать, на вид он достаточно здравомыслящий.

– Между нами, сэр Прествик, у меня есть веские основания подозревать, что виновником окажется Голдвассер.

– Голдвассер, вот как?

– Боюсь, он прирожденный смутьян.

– Должен признаться, мне он всегда был не по душе. Есть в нем что-то отталкивающее.

– Он, боюсь, непорядочный человек.

– Совсем непорядочный.

– Вы не беспокойтесь, сэр Прествик. Я уж постараюсь раскусить Голдвассера.

– По рукам. Вы расслышали, как я передавал лучшие пожелания вашей славной супруге?

– Откровенно говоря, нет.

– В таком случае, лучшие пожелания вашей славной супруге.

25

– Это мистер Голдвассер, ваше величество, – сказала Ребус, когда Ноббс стал пожимать руку Хоу.

– Нет-нет-нет, – с надрывающим душу терпением объяснила миссис Плашков. – Это не Голдвассер, Ребус. Это Ребус.

– Ради всего святого, – ощерилась Ребус. – Как же так? Ведь Ребус это Голдвассер.

– Но, милая Ребус, вы забываете, что Ребус – это Плашков.

Все стояли в коридоре, меча друг на друга злые взгляды, или обреченно подпирали стенки, тупо уставясь в пол. Сотрудники института устали и были раздражены. Целую неделю они околачивались в коридорах (репетировали торжественное открытие), и теперь все страдали от тупой сдавленной боли в животе, которая всегда появляется, если долго стоишь на ногах, толком не зная, что надо делать.