Олух Царя Небесного

За открытыми дверями мелькали головы. Некоторые в поисках своего места проходили взад-вперед по нескольку раз. Какой-то мальчик, не достававший до пола вагона, подпрыгивал, стараясь заглянуть внутрь. Но должно быть, не увидел того, кого искал, и ушел. Вагон был такой большой, что все еще казался пустым, хотя в него забирались целыми семьями.

— Слава Иисусу! — сказал нам кто-то.

Мать в ответ улыбнулась.

— Проклятый вагон! — шепнула она нам. — В таком же увезли маму.

Когда поздно ночью дверь задвинули, вагон был уже полон. Те, кому не хватило сидячих мест, лежали на своих и чужих узлах. Члены семей, которые пришли последними, устроились в разных концах вагона и перекрикивались над головами других. В тусклом свете свисавших с потолка ламп выделялись пестрые платки крестьянок, сброшенные с головы на плечи. В печке горел уголь, который вечером принесли железнодорожники. На лицах, освещенных отсветами огня, дрожали красные и золотые пятна.

Засвистел задний паровоз. Мы услышали шипенье пара. Удары буферов приближались. Вагон тряхнуло, и поезд тронулся. Свистнул передний паровоз. Застучали колеса. В окошечках проплыли и исчезли станционные огни.

Семья около бочки с водой начала петь. Вскоре к ним присоединились и другие. Пенье растеклось по вагону и окружило нас. Женщины и мальчики жалобно выводили высокими голосами:

Мать Пресвятая, грешников надежда,
сжалься над нами ныне, как и прежде.
Мы, дети Евы, скорбно умоляем:
будь милосердна, мы к Тебе взываем!

Сидящая рядом с нами на полу молодая женщина из-под Тарнополя, которая целый день читала розарий[24], прервалась и, не выпуская из рук четок, подхватила:

Ради усердных матери молений,
Сын Твой прощает наши прегрешенья.
От бурь и зноя на пути суровом
Ты укрываешь нас Своим покровом.

По мере того как поезд набирал скорость, лампы раскачивались все сильнее и в конце концов стали вращаться на крюках. Вытянутые тени рук и голов заплясали на стенах. Закружилась карусель диковинных зверей и птиц. Огромный ворон то появлялся на потолке, то исчезал в окошке, за которым было черным-черно.

Меня разбудил грохот закрывающихся дверей. Прежде чем задвинули нашу, я успел увидеть перрон и доску с надписью САМБОР. Мы тронулись, но тут же поезд остановился и пополз назад.

Так нас перебрасывали целый день, пропуская военные эшелоны.

Ночью мы приехали туда, откуда выехали утром.

На следующий день мы остановились на запасном пути в Хируве. Лил дождь, и поля вокруг были затянуты туманом. Все лежали, кто как мог. Те, что выходили из вагона по нужде, возвращались в обляпанной грязью обуви и отскребали подошвы о железные скобы в полу.

Из Хирува выехали днем. Поезд мчался стремглав. За окошками мелькали темные штрихи телеграфных столбов. Небо было серое, без малейших проблесков солнца. В вагоне оживились.

— Утром будем в Польше.

— А Львов?

— Тоже вернем.

Женщина из-под Тарнополя рассказывала, как бандеровцы[25] напали на ее деревню. Пришли ночью. Бросали гранаты в окна. Люди убежали в костел. Она не успела и спряталась в трубе. Когда крики и выстрелы стихли, она прождала еще несколько часов и вылезла из укрытия — черная с головы до ног.

— Всех сожгли в костеле, — сказала она и снова начала читать розарий.

* * *

Я опять искал отца на кладбище. Бродил в густой траве среди разбитых камней. Поднял обломок, чтобы посмотреть, нет ли на нем моей фамилии.

— Отче наш, сущий на небесах, — молилась женщина.

«Папа!»

— Да приидет царство Твое, да будет воля Твоя.

«Тут и в Жешуве».

— Прости нам долги наши.

«За то, что мы опять тебя бросаем».

— Как и мы прощаем должникам нашим. Аминь.

Молиться меня научила Янка.

«Ты знаешь “Отче наш”?» — спросила она, заглядывая под кровать.

«Нет», — я чуть-чуть высунулся.

Она с трудом опустилась на колени и коснулась рукой поочередно лба, сердца и плеч.

«Перекрестись и повторяй за мной».

Когда мы закончили, она выпрямилась.

«Если тебя схватят, молись вслух».

* * *

Поезд замедлил бег. Колеса стучали все реже. Наконец завизжали тормоза, и мы остановились. В железной печке догорали угли. Было холодно. Послышались голоса солдат. Кто-то залез на скамейку и выглянул в окошко.

— Эй, послушайте! Где мы?

— В поле.

— Почему опять стоим?

— А кто его знает.

Люди в вагоне засыпали. Мать положила голову Михалу на плечо и дремала, уронив руки на колени. Михал храпел.

Опять раздался грохот раздвигаемых дверей. Дохнуло холодным воздухом. В лучах утреннего солнца стоял солдат и потирал руки. Изо рта и носа у него вылетали облачка пара.

— Кому надо, давай в поле! — И побежал открывать другие вагоны.

Зевая, мы перешагнули через спящую женщину из-под Тарнополя. Михал спрыгнул на гравийную насыпь и протянул руки матери. Я осторожно соскользнул вниз. На крыше около ящика с телефоном сидели солдаты. Из ящика торчал длинный изгибающийся провод.