Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

– Круглый шар, господин, похожий на этот глобус. Она – центр всего сущего, как повелел Аллах, и она единственная недвижима. Мей'мун сказал мне это.

Какое-то время Омар выжидал. Внизу у реки шумели крыльями ночные птицы. Мимо тихо пролетела сова, и прохладный ветер освежил их лица.

– Два года я трудился, чтобы познать, – размышлял вслух Омар, – и теперь я познал. Посмотри, Джафарак, снова. Эти бесчисленные световые точки, эти вечно светящиеся звезды не движутся. Задолго до появления людей они были там, в той же дали. Нет, любимый мой дурачина, это Земля, на которой мы стоим, движется. Этот круглый шар сам поворачивается один раз за день и ночь… Подними голову и посмотри на звезды, такие, какие они есть.

Внезапно Джафарак пригнул свою голову и задрожал:

– Господин, я боюсь.

– Чего здесь можно бояться?

– Ночь переменилась. Ты сказал магические слова. Кажется мне, что и эти башни движутся.

Его дрожь усилилась, и он уцепился за парапет:

– О господин, отрекитесь от своих слов! Или… или мы упадем. Я чувствую движение башни, и мы упадем.

Омар ликующе закричал:

– Нет, мы не упадем! Это Земля поворачивается, но мы будем в безопасности. Мы летим среди тех, других миров, где могут быть иные, более могучие солнца, отдаленные и неизменные. Можешь ты это понять и почувствовать, Джафарак?

– Аллах, защити меня!

Обхватив голову руками, Джафарак рыдал. Теперь он не сомневался, что господин, которого он любил, обезумел.

– Я должен идти, – простонал он. – Я должен сообщить султану о его охоте.

И он сполз в темноту, скользя по ступеням, ослепленный своими страхами.

Часть четвертая

Глава 1

Столб, у которого идут торги, на базарном ряду, где продают рабов. Большой базар Нишапура, седьмой год нового календаря султана Малик-шаха

Зазывала встал и ударил по большому медному тазу.

– Бисмилля, ар-рахман ар-рахим! – завопил он. – Именем Аллаха всемилостивого, двери торгов открыты. Не зевайте, о вы, покупатели!

Покупатели рассаживались тесной толпой: знать, торговцы, богатые землевладельцы, ищущие себе рослых пахарей, и благочестивые ханжи нишапурцы, желавшие приобрести новых служанок. Они пришли сюда, узнав о прибытии очередных караванов с рабами из Сирии, где славный султан Малик-шах одержал новые победы и присоединил новые земли.

Народу было так много, что даллалу пришлось очистить место вокруг каменного столба, чтобы выставить напоказ товар.

– Вглядитесь, о достопочтенные высокообразованные господа, – объявил он, – вот греческий мальчик, приблизительно лет четырнадцати, сильный, с полным ртом зубов, без язв и болячек и любых иных болезней, обученный играть на лютне и уже прошедший обрезание как мусульманин. Кто назовет цену в тридцать динаров?

Он оглядел присутствующих.

– Двадцать пять динаров? Тогда поторопитесь и назовите двадцать, хотя это и меньше, чем цена курдской клячи.

Приподняв руку неподвижно стоящего мальчика, оголенного по пояс, даллал стал медленно поворачивать его, чтобы показать всем светлую чистую кожу. Но огромный поток молодых рабов, недавно хлынувший на рынки, сбил цены. Этих пленников следовало продать быстрее, чтобы освободить место для других, караваны с которыми уже двигались по дороге. Ребра грека выступали под его кожей. Все это время мальчик почти голодал, и ему хотелось лишь одного – поесть.

– Истину говоришь, – закричал дородный перс, – лошадь и вправду стоит больше! Его сила – как вода, он не понимает ни слова, а по возрасту не может служить в евнухах. Плачу одиннадцать динаров.

– Одиннадцать! О аллах, этот неверн… о, этот юный мусульманин благородных кровей и спокойного нрава. Скажите, разве его цена не больше цены за корову? Никто не даст больше одиннадцати?

– Такой грек, как этот, никогда не сможет носить копье и охранять товар! – закричал другой торговец.

– Двенадцать.

– Двенадцать и два дихрема.

– Ты предлагаешь цену или подаешь милостыню? – вскричал даллал, которому совсем не хоте лось заключать первую же сделку по столь низкой цене.

– Считай, что я занимаюсь благотворительностью, – отвечал дородный перс. – Этих мальчишек в Багдаде на суку[31] продают меньше чем за десять динаров. Я говорю – двенадцать и четыре.

Мальчика купил торговец за тринадцать динаров и три серебряных дирхема. И тогда абиссинка, щиколотки и запястья которой обхватывало множество браслетов, прошептала девушке, сидящей рядом с ней, что их продадут совсем дешево.

– Ай-ай, – запричитала она, – а когда-то сеид давал за меня три сотни золотых!

– О, умудренная опытом, – шепотом ответила ей девушка, – должно быть, то было много лет назад.

– Турки лучше, чем все эти жадины и корыстолюбцы, – продолжала абиссинка. – Ты, Айша, никогда не услышишь здесь, чтобы за тебя предложили хоть сотню.