Омар Хайям

Кто-то дернул Омара Хайяма за его износившийся халат. Он повернулся. Мальчик лет пяти-шести с гноящимися воспаленными глазами молча протягивал к нему руку. Другой рукой он держал слепого истощенного старика. Если бы остальные нищие увидели, что Хайям дает милостыню, то он был бы растерзан. Поэтому Хайям незаметно кивнул мальчику и медленно пошел дальше, а у небольшого проулка свернул. Здесь он вытащил из кармана один из последних своих дирхемов и протянул мальчику. Тот молча взял деньги и отдал слепому. Старик, почувствовав, что им улыбнулась редкая удача, в знак благодарности начал читать суру «Ясин» из Корана. Читал он плохо, заикаясь и шамкая, с трудом открывая свой иссохший рот. Хайям резко повернулся и пошел прочь. Он понял, что ребенок со стариком долго не протянут.

Звездный купол — не кровля покоя сердец,
Не для счастья воздвиг это небо Творец.
Смерть в любое мгновение мне угрожает.
В чем же польза творенья? — Ответь наконец!

Хайям был беден. Последние недели он брал с собой десять-пятнадцать серебряных дирхемов, чтобы вот так раздавать нищим детям. Но сегодня у него остались последние три монеты. Сами по себе деньги его никогда не интересовали, даже тогда, когда их можно было получить в огромном количестве, не сделав никаких усилий.

Небольшие сбережения подошли к концу. Его знания, его ум никому не были нужны. Уроки он перестал давать, точнее, от его услуг отказались. Что делать? Но Хайям хорошо знал, чего он не может делать.

Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть.
Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
За столом у мерзавцев, имеющих власть.

Голод всегда сопровождается равнодушием, смешанным со страхом. А Хайям знал, что страх в критических ситуациях легко превратить в тупую, безжалостную ненависть. Вельможи Беркьярука, многочисленные невежественные чалмоносцы, и стремились страх людей, превращенный в ненависть, направить против исмаилитов. Появлялись страшные слухи о невероятных, чудовищных злодеяниях батынитов, и этим слухам охотно верили. И чем страшнее и неправдоподобнее они были, тем охотнее верили потерявшие всякую надежду люди. Чего проще, когда вокруг царит полная неопределенность, замешанная на явной и беспредельной несправедливости, подсказать, кто виноват.

Но трагедия Хайяма заключалась не только в тех драматических внешних обстоятельствах, в которых он очутился. И даже не столько в них. Давал знать себя и возраст — в 1098 году он перевалил за пятидесятилетний рубеж. Время, когда человек начинает чувствовать не только обычную физическую, но ту внутреннюю усталость — от напрасных надежд и неоцененных успехов, от горьких сомнений и глубоких разочарований, от тяжких мыслей и обманутых чувств, которая накапливается за долгие годы.

Небо — пояс загубленной жизни моей.
Слезы падших — соленые волны морей,
Рай — блаженный покой после страстных усилий,
Адский пламень — лишь отблеск угасших страстей.

Главная причина крылась в глубине личностного мышления самого Омара Хайяма. Одни испытания сменялись другими, проверяя на прочность его духовные ценности, ставя под сомнение, казалось бы, глубокие убеждения и принципы. События, которые произошли в его жизни после смерти Низам аль-Мулька и Малик-шаха, постепенно столкнули его в такую бездну сомнений, в которой он никогда до этого не оказывался.

И речь вовсе не идет о том, что он лишился жизненного комфорта, каким был окружен, будучи надимом султана и руководителем обсерватории. Он вообще равнодушно относился к своему материальному благосостоянию. Речь не идет также о том, что он потерял социальный статус лица, приближенного к высшим сферам государственной власти. К этому он также был безразличен. Речь не идет и о том, что он лишился относительной безопасности. Борьба при дворе шла постоянно — и он не раз видел, что еще вчерашние любимцы правителей оказывались в ссылке, в темнице, а то и вовсе лишались головы. Ему самому часто приходилось быть осторожным и гибким, чтобы жернова дворцовых интриг не перемололи его.

Нет, суть заключалась в другом. Мироощущение Омара Хайяма, его относительная целостность как личности формировались в период пребывания в Мавераннахре и в Исфахане. И это мировосприятие и самосознание основывались не только на принципах ислама, но и на рационалистических, естественно-научных посылках и идеях. Как глубоко верующий мусульманин Хайям понимал, конечно, относительность этой рациональности, ограниченность этой логики и, возможно, даже находил этому оправдание.