Омар Хайям

— Послушай, моя дорогая, эти строки родились сейчас в моем сердце для тебя:

Чтоб добиться любви самой яркой из роз,
Сколько сердце изведало горя и слез.
Посмотри: расщепить себя гребень позволил,
Чтобы только коснуться прекрасных волос.

— Это обо мне? — прошептала девушка, прикоснувшись губами к влажному лбу любимого.

Омар кивнул. Айша просияла. Даже в темноте было видно, как вспыхнули ее глаза. Чуть отодвинувшись от Омара, она откинула свою красивую головку на подушку.

— Знаешь, стихами говорит не язык и даже не нафс, а сердце. А влюбленное сердце подчиняется только самому себе. Разве ты это не чувствуешь? А ведь любовь — это прежде всего искренность.

Она молчала. Звезды, влекомые страстью, загадочно мерцали на небе, подавая неведомые знаки всем влюбленным Земли.

— Научи меня слагать стихи. И тогда я словами, отлитыми из женских слез, скажу, что ты слеп, Омар.

— Я не поэт. Да поэзии и нельзя научиться. Истинная поэзия — это дитя неимоверной боли и беспредельной радости. Боль — ибо весь мир проходит через тебя, через твое сердце, разрывая его на тысячи кусочков. Радость — ибо действительный поэт способен к великому сопереживанию со всем этим миром. Однажды Абу Али написал такое четверостишие:

Познало сердце и добро, и зло,
Мирьяды солнц в себе оно несло.
Но к совершенству — ни на волосок!
Весь мир изведав, к цели не пришло.

А послушай это рубаи:

Я — плач, что в смехе всех времен порой сокрыт, как роза.
Одним дыханьем воскрешен или убит, как роза.
И в середину брошен я на всех пирах, как роза.
И вновь не кровь моя ль горит на всех устах, как роза?

Тебе не кажется, что колебания сердца учителя до сих пор чувствуются в этих строках?

— Но если ты не поэт, зачем же ты пишешь рубаи?

— В человеке всегда есть что-то, помимо разума, знаний, чувств, привычек. И это «что-то» часто не может быть выражено через обычное слово. Нужна музыка. А ведь поэзия — тоже музыка. Есть какая-то магия в ритмах звуков и в ритмах поэтических слов. И разве не ощущается волшебство в этих строках Рудаки, которыми к тебе я обращаюсь, любимая Айша:

Фату на лик свой опустили в смущенье солнце и луна,
Как только с двух своих тюльпанов покров откинула она.
И с

яблоком сравнить я мог бы ее атласный подбородок,Но яблок с мускусным дыханьем не знает ни одна страна.

Прелесть смоляных вьющихся кудрей,

Она багряных роз кажется нежней.
В каждом узелке — тысяча сердец,
В каждом завитке — тысяча скорбей.

И еще — поэтическая строка делает обычное слово, мысль острее, злее. Я тебе уже как-то напоминал эти строки Абу Али:

Налейте вина мне, пусть длятся года,
Налейте, чтоб радость была молода.
Вино что огонь, но земные печали
Уносит оно, как живая вода.

С ослами будь ослом — не обнажай свой лик!

Ослейшего спроси — он скажет: «Я велик!»
А если у кого ослиных нет ушей,
Тот для ословства — явный еретик!

Но есть еще одна причина, почему я иногда думаю стихами. Так мне порой удается добиться глубокого спокойствия. А ведь именно оно нужно, чтобы человек мог вести великий и безмолвный разговор с самим собой. Это тот таинственный разговор, через который он узнает, что его высшее призвание, его суть — понять самого себя. И знаешь, Айша, требуется действительно большое мужество, чтобы понять, насколько это человечно — думать самостоятельно, не повторяя других…