Омерзение

Ловушка метро – плоть от плоти колоссальной ловушки денег. Ее можно избежать, только поменяв на иную ловушку. Ездить в комфорте, на машине (двумя-тремя баллами ниже), но отказаться от служанки или сделать кардинальные изменения в обеденном рационе. Получать больше (чтобы хватало на все), но больше и работать, уничтожая собственность на время, отвоеванное у работы. Найти такую работу, чтобы она ликвидировала все слабые стороны разом, организовать собственное дело – в нынешних условиях маловероятно, а потому неразумно: есть риск потерять уже полученное.

Есть какое-то глубокое искажение во всеобщем вагонном равенстве. Низшие и высшие отвратительно сближаются, превращаясь в единое многочленное мясо. Убийцы и насильники нелогично смешиваются с нарушителями правил дорожного движениями и карточными шулерами. Каждый получает законное право оскорбить каждого: обругать, толкнуть, пихнуть, наступить на ногу с улыбкой полной победы, почти что ударить кулаком или нанести пощечину. Дешевенькие пластмассовые пуговички сыплются на входе и выходе так же бодро, как и их высокомерные коллеги с многотысячных Нин Риччи, Пьеров Карденов и т. п. Слепой без стеснения пачкает грязной палкой брюки юношей и стариков, рвет колготки красавиц и уродин. Дачник с одинаковым остервенением молотит древней сумкой на колесиках всех вокруг. Торгаш даже норовит выпустить заряд злобесной энергии в возможно большее количество громоотводов – без разбора чинов, заслуг, полов и возрастов. Когда толпа прессует индивидов, словно слои ватных прокладок в гигиеническом тампоне, их никак нельзя классифицировать на таланты и посредственности, на богатых и бедных, на красивых и безобразных, на слесарей и моряков. Они естественным образом делятся на четыре группы. Всеми ненавидимая элита сидит; отдельные энергичные личности занимают места у металлических поручней сидений, блаженно опираясь на них спиной или седалищем – у кого какой рост, причем сидящие гневно борются порою с подобного рода нависанием, но по большей части без успеха; крепкий середняк получает право держаться за другие поручни – прикрепленные к потолку, или же подпирать спиной одну из двух проходных дверей в начале и конце вагона; наконец, отбросы должны полагаться на крепость своих собственных ног, им нет помощи, поскольку все достойные места под солнцем уже расхватаны. Текучесть вагонной иерархии колоссальна, зато и воспроизводимость не меньше.

В сущности, население метровагона в час пик представляет собой концентрированную злобу и недовольство.

Сегодня было семь, крепкий середняк, одежда и обувь целы.

Эскалатор неизменно баллом-двумя ниже. Все-таки статичная система, не позволяющая сгусткам омерзения (заблеванный алкоголик, хулиган со взглядом садиста, злобная красотка с острыми локотками прочь-от-меня, банда даунообразных футбольных фанатов) материализоваться из ничего и почти мгновенно в опасной близости. Нет особого движения, нет мгновенных материализаций. Фон агрессии моментально падает. На эскалаторе люди отдыхают душой, фиксирует переход из межеумочного состояния транспорта в состояние основного потока жизни, целуются, развернувшись друг к другу лицами, кто ниже – на верхней ступеньке. Лишь смердят прорабские голоса злобных дежурных из прозрачных будок при входе на эскалатор. Всякое тщетное желание человека стать Богом несколько смердит, но бессознательный порыв ни на что не годных пожилых женщин в этом же направлении смердит втройне. В ряде случаев до крепкого восемь.