Омоложение доктора Линевича

— Стало быть, вы — племянник? — недобрым голосом спросил Беседин. Он уселся верхом на стул, отчего стоявший перед ним Линевич почувствовал себя пехотой, атакованной на близком расстоянии кавалерией в строю. Петр Эдуардович сжался, ожидая разгрома. — Ну, отвечайте! Племянник? Да вы не смущайтесь. Наполеон Третий только потому сделался императором, что был племянником Наполеона Первого… Может, и вам предстоит… стать Линевичем-вторым!

— Да, племянник, — выдавил из себя Петр Эдуардович. — А что мне оставалось делать?!

В его словах прозвучало искреннее отчаяние, и чуткое ухо журналиста это сразу услышало.

— То есть как прикажете вас понимать? Не хотите ли вы сказать…

— Вот именно, хочу сказать, — Линевич вдруг заговорил отрывисто и решительно. — Я вам уже объяснил. Мною после тридцати лет работы найдено такое сочетание микроэлементов… Несет мощное стимулирующее начало. — Петр Эдуардович увлекся и уже, кажется, забыл, что его приперли к стене, уличают в авантюре, в попытке втереть очки — и ради чего? Ради получения десятирублевого займа! Он уже весь был во власти своей идеи. Он уже не сидел, а метался по комнате, жестикулируя и хватаясь за голову.

Неожиданно гость прервал его, спросив не то иронически, не то всерьез:

— Омоложение все-таки? Но вы знаете… — Беседин критически оглядел Линевича: — Вы знаете? Хотя, судя по шевелюре и гладкому лицу, вам можно дать лет двадцать от силы, но… Простите, есть что-то стариковское в вашем облике.

— Походка? — Линевич круто остановился. — Да, вы правы. Я еще не разобрался. Однако ясно: склеротические явления в позвоночнике не совсем исчезли. Отсюда и шаркающая, нетвердая походка. А не угодно ли посмотреть полость рта?

Линевич разинул перед ошеломленным Бесединым рот, и тому сразу стало ясно, что это не рот юноши: там и сям торчали корешки стертых зубов, как пни срубленного леса.

— Поняли? — грустно сказал Линевич. — Зубы остались мои прежние, тут ничего не поделаешь. В общем, над проблемой обратимости надо еще много работать. И я вас об этом и прошу: помогите! Напишите об ученых-тупицах, не желающих мне помочь.

В сущности, доверие человека к другому человеку, к тому или другому явлению иногда зависит от каких-то неуловимых ощущений и часто незначительных фактов. Может быть, не присмотрись в этот момент Беседин к его шаркающей походке, у него и не возникла бы вдруг твердая уверенность в том, что этот смешной человек говорит истинную правду. В общем, вполне понятно, почему ему понадобилось выдать себя за собственного племянника! И почему он писал за подписью «дяди», то есть за своей собственной подписью, записку о том, что он просит предоставить свою же комнату самому себе. Беседин, встав, торжественно заявил:

— Я верю. Верю на сто процентов в вашу немыслимую историю. И готов помочь.

Он театрально пожал руку Линевичу и снова уселся.

— А почему бы вам не попробовать еще и еще раз поговорить с вашим народом в институте? — предложил Беседин. — Они поймут, что к чему! А поймут — стало быть, помогут довести ваше средство до ума. А?

— Что же… попробую, — ответил без всякого энтузиазма Линевич. — Вот разве Котов? Но учтите, ученые больше всего боятся быть заподозренными в ненаучности мышления, что ли. Я даже думаю, что многие великие открытия тормозились и тормозятся именно из-за этого.

— Ну, едва ли, — сказал Беседин, вставая. — Раз уж дело у нас пошло на оживление умерших да на замену сердца… Какое уж тут недоверие!

Линевич только вздохнул. Беседин простился, договорившись, что доктор будет держать его в курсе:

— Вы когда будете в институте? Завтра? Отлично, а я пойду туда позже.

— А зачем? — удивился и обеспокоился Линевич.

— Прощупаю ваш строптивый народ, — неопределенно ответил Беседин и вышел.

Уходя, он громко сказал:

— Кланяйтесь дяде!

Сразу же открылись две-три двери в коридоре. Дверь Апфельгауз-Титовой открылась первой. Любознательная вдовица подбежала к шарахнувшемуся в сторону Беседину и, захлебываясь, спросила:

— Он и в самом деле племянник? А вы его раньше знали?

Беседин на ходу солидно ответил:

— Еще бы! И дядю и племянника. Земляки!

У Апфельгауз-Титовой и двух других дам, стоявших в коридоре, вытянулись лица.

— Это интересно! Это чертовски интересно!

Котов потирал руки и то хохотал коротко, то хватал за плечи Линевича, точно опасаясь, что он убежит или растает в воздухе. Пожалуй, именно этого последнего больше всего и опасался доцент, ему почудилось что-то необычное, что-то даже не совсем реальное в, казалось бы, обыденной фигуре посетившего его рыжего молодого человека.

— Нет-нет, не требуйте от меня немедленного ответа. Верю я или не верю? Знаете знаменитую молитву историка профессора Соловьева? «Верую, господи, помоги моему неверию». Но, дорогой мой… Собственно, как вас величать?

— Линевич я, — угрюмо ответил Петр Эдуардович. По совету своего нового знакомца, веселого журналиста Беседина, он пришел сюда, в институт, чтобы попытаться договориться со своими бывшими сослуживцами…