Омская зима

ТРАКТАТ О РУССКОМ СНЕГЕ

Из глубины окна — и дальше,
из глубины небес,
вот-вот
Великий Русский Снег —
                                     и даже
из глубины веков — дохнет.

Как нераздельны:
снег, Россия,
сугроб, снегурочка, снегирь…
И родина моя —
стихия
великоснежная — Сибирь.

Мы все язычники.
В нас предки
живут.
Нас трогают до слез
полуопущенные ветки
полуоснеженных берез.

Что говорить!
Когда сожженный
глубоким горем,
как сквозь сон,
жил Суриков,
то потрясенный
Великим Снегом — был спасен.

На основании законном
вошла в Историю зима:
Снег воевал с Наполеоном
и третий рейх сводил с ума.

Сверканье, скрип…
Не только детство,
не только сказка или стих, —
но память духа,
как наследство
суровых прадедов моих, —
вот Снег дохнет…

ЛЕСНАЯ ДОРОГА

Когда они скажут:
«Пропавший
не вспомнит юдоли земной», —
туманом и дымом пропахший,
я выйду к дороге лесной.

Я сяду на пень придорожный.
Я брошу рюкзак возле пня.
Твой голос,
сухой и тревожный,
ребенком уткнется в меня.

Пустые и глупые люди!
Легко расточая слова,
они позабыли о чуде
и силе земного родства.

Что там, где чернеет берлога,
где светят гнилые огни,
которых боятся они,
там есть и лесная дорога,
небесной дороге сродни.

Она-то меня повстречает.
Она не скривит,
не солжет.
Да голос еще выручает.
Да память еще бережет.

БИЯ

Скатиться вниз,
                        и в нетерпенье
рывком сорвав рубаху с плеч, —
в ее круженье
и кипенье,
в ее сверкающую речь!

В ее стремительную —
                                  с ходу! —
в ее студеную струю,
в ее зеленую свободу —
купель и колыбель мою.

И плыть!
              Еще без напряженья,
еще размашисто-легко,
ее кипенье
и круженье
гася уверенной рукой.

Наискосок,
через воронки,
закрученные в глубине,
чтоб в спину ахали девчонки
и говорили обо мне.

На левый берег,
                         где нависли
клубы черемух и берез.
Почти без памяти,
без мысли
упасть на галечный откос.

И
камушки перебирая,
не помышляя слаще лечь,
все слушать,
не перебивая,
ее сверкающую речь.

ДЕТСКАЯ РАДОСТЬ

Что ты сегодня молчишь и невесел?
Не угадаю причин по лицу.
Слышишь?
                 Бубенчики ландыш развесил.
Слышишь?
                 Кукушка летает в лесу.

Как ни морочит нас,
как ни колдует
сила нечистая — все нас хранит
детская радость: кукушка кукует!
Детская радость: бубенчик звенит!

Знаю и я в себе темные токи,
этот болезненный выход тоски.
Опережая привычные сроки,
время прижгло и сдавило виски.

Снег полетит или ветер задует —
май переможет,
и нас охранит
детская радость: кукушка кукует!
Детская радость: бубенчик звенит!

ОСЕНИНЫ

Хорошо, когда убрано поле
в срок,
в сухую погоду,
сполна.
Прославляя уменье и волю,
хлеборобов отметит страна.

И они, поднимаясь на сцену
и смущаясь вниманьем таким,
может, внове почувствуют цену
и себе,
и хлебам золотым.

Хорошо в это славное время,
в эти краткие дни осенин
ощущать себя вместе со всеми,
даже если ты бродишь один.

И комбайны стоят на приколе.
И на лицах особенный свет.
Хорошо, когда убрано поле,
словно выполнен главный завет!

* * *

Дождь шумит, шумит по крыше
Кто не любит этот шум!
Кто забыл, как он колышет
легкий рой случайных дум!

Хоть на летнем сеновале,
хоть на пыльном чердаке,
где вы, может, ночевали
или с книжкою в руке
прилегли на одеяле
от шумихи вдалеке.

Вы вздохнули осторожно,
сон рукою отведя,
потому что невозможно
не заслушаться дождя.

Что мелькает перед вами,
позабытое не раз?
Кто неясными словами
заговаривает вас?

Отчего бы…
                    Но едва ли
в том далеком далеке —
хоть на летнем сеновале,
хоть на пыльном чердаке —
вы когда-нибудь бывали
с тем дождем накоротке!

АКВАРЕЛЬ

Вот и ягода с печалинкой.
С холодинкою вода.
Гуси к берегу причалили.
Разбрелись в лугах стада.

Бор листом и хвоей выстелен,
в соснах вспышки янтаря.
Это я стою под выстрелом
золотого сентября.

Это синий свет колышется.
Это воздух говорит.
Как далеко выстрел слышится!
Как лицо мое горит!

Как мучительно,
несвязанно
проступает между строк
все, что всуе было сказано
и чему приходит срок.