ОМУ

— Ну, да, — произнес другой, — и, помяните мое слово, не к добру это.

Таковы были некоторые замечания, что раздавались на палубе, пока Уилсон и старший помощник спускались в каюту, беседуя между собой.

Но никто не клял так яростно судно и все к нему относящееся, как купор. Ругаясь последними словами и призывая грот-мачту в свидетели, он молил небо в том случае, если он, Затычка, когда-нибудь, находясь на «Джулии», снова потеряет землю из виду, ниспослать ему… И он изобрел такую кару, о которой мне приходится здесь умолчать.

Помянул он также недоброкачественные продукты, которыми нас кормили, — непригодные даже для собаки, и без конца распространялся о том, что неблагоразумно доверять дальше судно человеку с таким невоздержанным характером, как у старшего помощника. К тому же, имея на борту столько больных, на что могли мы надеяться, занявшись ловлей китов? Да о чем там толковать! Будь что будет, а судно должно стать на якорь.

И вот, так как Затычка не только был прекрасным моряком, «сазаном» кубрика и одним из старших по возрасту, но, кроме того, глубоко проникся чувствами, встречавшими горячий отклик у остальных, его немедленно уполномочили выступить в качестве оратора, лишь только консул сочтет нужным к нам обратиться.

Этот выбор был сделан вопреки советам доктора и моим; впрочем, все заверили нас, что будут вести себя спокойно и выслушают Уилсона до конца, прежде чем предпримут какие-нибудь решительные шаги.

Нам недолго пришлось ждать, так как очень скоро Уилсон появился из входного люка, держа в руках потускневший железный ящик с судовыми документами, а Джермин тотчас же крикнул, чтобы весь экипаж собрался на шканцах.

Глава 21 Что предпринял консул

Распоряжение было немедленно выполнено, и матросы выстроились перед консулом.

Ну и странное же это было сборище: уроженцы многих стран, довольно причудливо одетые, но живописные даже в лохмотьях. Мой приятель долговязый доктор также присутствовал; возможно, для того чтобы привлечь симпатии консула к попавшему в беду джентльмену, он уделил своей внешности больше забот, чем обычно, и среди матросов казался журавлем, унесенным в море и очутившимся в обществе буревестников.

Самый замечательный вид имел, однако, несчастный Каболка. Так как он был сухопутным растяпой, то его морское обмундирование уже давно конфисковали, и ему приходилось теперь ходить в чем попало. В качестве верхней части туалета ему служил поношенный фрак (или «куртка с хвостами»), который он получил, будучи юнгой, от капитана Гая; эту отнюдь не подходящую для моряка одежду он продолжал упорно носить, хотя ее по двадцать раз на день срывали у него с плеч.

Около Уилсона стоял старший помощник с непокрытой головой; седые волосы падали кольцами на его бронзовый от загара лоб, а проницательные глаза пристально всматривались в лица моряков, словно читая их мысли. Из-под накинутой куртки виднелись круглая шея, волосатая грудь и короткая сильная рука, усеянная синяками и разукрашенная многочисленными эмблемами, нарисованными китайской тушью.

Среди зловещего молчания консул медленно разворачивал судовые документы, очевидно стараясь произвести впечатление своим чересчур величественным видом.

— Мистер Джермин, сделайте перекличку, — и он протянул список команды.

Отозвались все, кроме двух матросов, покоившихся на дне океана, и беглецов.

Мы предполагали, что теперь консул вытащит «раунд-робин» и что-нибудь скажет о нем. Ничего подобного. Среди бумаг, лежавших в железном ящике, находилась как будто бы и наша петиция; но если она там и была, к ней отнеслись слишком презрительно, чтобы удостоить какими-нибудь комментариями. Некоторые из присутствующих, совершенно справедливо считавшие ее незаурядным литературным произведением, ждали от нее всяческих чудес, и поэтому их очень задело такое пренебрежение.

— Ну, ребята, — заговорил снова Уилсон после небольшой паузы, — хотя на вид вы все вполне здоровы, мне сказали, что среди вас имеются больные. Так вот, мистер Джермин, вызовите тех, кто числится у вас в списке больных, и пусть они перейдут на другую сторону палубы — я хочу на них посмотреть.

— Так — продолжал он, когда мы все перешли к другому борту. — Значит, вы больные, а? Прекрасно. Вас сейчас осмотрят. Отправляйтесь по одному в каюту к доктору Джонсону, который доложит мне о вашем состоянии. Тех, кого он признает умирающими, я отправлю на берег; остальные будут снабжены всем необходимым и останутся на борту.

После такого заявления мы в страхе уставились друг на друга, стараясь выяснить, кто из нас похож на умирающего; иные готовы были скорее остаться на судне и считаться здоровыми, чем отправляться на берег и быть похороненными. Впрочем, некоторые из нас ясно понимали, к чему клонил Уилсон, и соответственно вели себя. Лично я намеревался принять такой вид, будто нахожусь на самом краю смерти, надеясь таким образом добиться высадки на берег и избавиться от «Джулии» без дальнейших неприятностей.