Омут колдовства

В канун ночных прыжков с парашютом Владислав долго не мог заснуть. Нет, к этому испытанию он всецело был готов, но какое-то странное предчувствие не давало ему покоя. Перед ним то и дело возникал образ его богоподобной Дарьи.

Вот она тихо подошла к нему сзади, закрыла ладонями глаза и прошептала:

– Пойдём, милый. Я покажу тебе небо. Оно бесконечное и очень красивое.

Влад не сопротивлялся. Он шёл рядом и ощущал её дыхание. На лестничной площадке десятого этажа их родного дома они остановились и прижались друг к другу.

– Пойдём, ещё немного, – сказала она ласково и потянула его вверх по лестнице в чердачный проём. Тот оказался открытым. На крыше дома никого не было. Над ними одиноко висела луна, и небосвод был усыпан яркими звёздами. Дарья обхватила его шею и спросила:

– Боишься?

– С тобой – ничего и никогда на свете, – ответил он. – Ведь ты – моя Ассоль.

– А ты – мой Грэй, – ответила она и поцеловала его.

Лёгкий ветерок нежно трепал их волосы. Огромный диск луны, широко раскрыв свои объятия, манил их с собою в неизведанные дали. Они подошли к самому краю крыши, взялись за руки и протянули их к небу.

– Видишь эту бездну звёзд? – спросила она.

– Да, – ответил он. – Одна из них – это ты. Я долго искал тебя и никак не мог найти. А теперь ты рядом, и мне от этого хорошо.

– Я тоже счастлива, – призналась она и ещё крепче прижалась к нему.

Их совместный шаг в бесконечность был свободным и радостным. Они парили, казалось, вечность, и марш Мендельсона звучал им вслед бравурным тушем.

Владислав открыл измученные глаза. По потолку, пугая взор, бегали жуткие тени мохнатых деревьев, раскачиваемых порывами ветра за окном. Уличный фонарь, освещая их беспокойное биение, сверлил голову волнительными воспоминаниями. Эмоции выплёскивались через край. Он резко встал с кровати, подошёл к столу, вырвал из общей тетради двойной лист бумаги и начал писать:

«Дорогая моя Дарья! Жить вдали от тебя мучительно и больно».

На излёте этой мысли его рука неожиданно зависла. «Нет, не так», – подумал он, скомкал бумагу, швырнул её на пол, вырвал из тетради ещё один лист и стал писать заново:

«Дарьюшка! Любимая, единственная моя! Пройдёт ещё немного времени, и я обязательно увезу тебя на крыльях мечты, как Грэй – свою Ассоль, в счастливое будущее. Мы будем жить долго-долго и счастливо. Ты заслужила это. А теперь о себе, о том, как я мучаюсь:

И день, и ночь – уж сутки прочь.
И свет, и тьма – как ком у рта.
Живёшь, почишь, всё нипочём.
Сейчас, потом – к чему идём?»

Он отложил ручку, провёл рукой по стриженой армейской голове, посмотрел на пугающий воображение потолок и продолжил писать:

Просвет кольца – как два конца.
Кричишь, молчишь – всё пустота.
И торт жуёшь, и губы в кровь,
Сумбур и наслажденье в бровь.

Владислав ещё раз внимательно прочитал написанное и попытался вставить в текст выражения: «Зачем, к чему?.. Сейчас, потом… Рассвет, закат». Но застопорился на том, что «совесть толчётся, мочи нет», и стал изливать свои чувства прозой:

«Ты не думай, что я сошёл с ума. Нет. Просто жизнь сломалась, смердит, кровоточащие раны крапивой обжигает.