Омут (СИ)

- Бред какой-то! – возмутился я и принялся рыться в карманах, заведомо зная, что никакого паспорта там нет. Вместо документа извлек пару кредитных карт, на одной из которых, с тыльной стороны, имелось мое фото, а на лицевой – имя с фамилией. Я протянул карточку охраннику, затем, немного поразмыслив, вытащил из кармана сотенную купюру и приложил к импровизированному «документу». Тот недовольно хмыкнул, еще раз посмотрел на меня, но от предложения отказываться не стал. Взял деньги, даже не взглянув на карту, нажал на какую-то кнопку, и турникет щелкнул замком.

- Посещение строго до семнадцати, - на этот раз в тоне его голоса я не заметил хамских нот. Скорее, теперь он просто констатировал факт, не более того. Интересно, сообщил бы он мне столь «ценную» информацию, если бы у меня с собой оказался паспорт, и мне не пришлось бы давать ему денег? Почему-то кажется, что нет. Но это всего лишь догадка, не более того.

Я вошел внутрь и поднялся на третий этаж. Проход в отделение перегораживала оббитая жестью массивная дверь с крупным смотровым глазком. Подойдя вплотную, попытался заглянуть в него, но вовремя успел заметить идущую с противоположной стороны женщину в белом халате. Едва я успел сделать шаг назад, как щелкнул дверной замок и дверь открылась.

Она явно не ожидала здесь кого-то встретить и даже слегка испугалась. Я приветливо улыбнулся и поздоровался, от чего дама в халате нахмурилась.

- Вы что-то хотели?

- Я ищу свою мать. Семенову. На охране сказали…

- Да, да… Я вас помню. Девятая камера. Ее два месяца назад туда перевели, - сообщила женщина и жестом пригласила войти внутрь.

Я опешил.

- Какая камера?

- Девятая, - будничным тоном повторила женщина.

- Нет… Я имею в виду, что значит камера?

- Это должно что-то значить? – удивилась та и изобразила недоумение.

- Постойте… Она что, заперта?

- А вы бы хотели, чтобы она была не заперта? – интонация, с которой был задан ее вопрос, по умолчанию делала его риторическим.

- Зачем?

По всему было ясно, в ее глазах я выглядел идиотом. Она смерила меня удивленным взглядом и сказала.

- Послушайте, если у вас есть претензии к условиям содержания, можете изложить их в письменном виде. Обсуждать ваше недовольство в подобном тоне я не намерена. Мне и без вас с этой Семеновой проблем хватает. Между прочим, ни у одного клиента, кроме нее, нет мобильного телефона. И я вам об этом уже не раз говорила. Это грубое нарушение правил содержания смертников.

- Каких смертников? – выдохнул я и почувствовал, как кровь отходит от лица.

- Николай… Забыла ваше отчество… У меня нет времени на пустые беседы. Либо проходите в камеру, либо прошу на выход. Мне некогда. У меня планерка, - она заметила мою реакцию и замерла, - Николай? Вы в порядке? Вы понимаете, что я говорю? Эй!

Нет. Я не понимал. Впрочем, это уже превратилось в привычку. Здесь много чего было не понятно. А если поразмыслить, то можно даже сказать – непостижимо и страшно. Сколько ни старался, я никак не мог понять, ради чего эти люди живут? Что ими движет? Чему они радуются и радуются ли вообще? Для чего рожают детей? Мне было не понятно, как может сын допустить, чтобы его мать оказалась запертой в какой-то жуткой камере смертников? И после этого мать звонит этому сыну и с болью в голосе интересуется, не заболел ли тот! Я не понимал!

Женщина в белом халате решительным шагом двинулась вдоль коридора, по обеим сторонам которого, через равные промежутки, серели неокрашенным металлом стальные двери с квадратными окошками, как в тюрьме. Я проследовал за нею и через десяток метров остановился у двери, обозначенной цифрой «девять».

Надзирательница вытащила из кармана халата массивную связку пронумерованных ключей и, отыскав нужный, отперла замок камеры. Толкнула дверь, и та с низким скрежетом распахнулась.

Мама сидела на деревянном табурете у зарешеченного окна и смотрела на меня. Ладони были сложены «лодочкой» и покоились на коленях. Она была одета в серую хлопчатобумажную пижаму и обута в такие же серые тапки-шлепанцы. Седые волосы стянуты на затылке резинкой и закручены в аккуратную гульку.

- Здравствуй, Коленька, - прошептала она и поднесла ладонь к левой груди, - А я все звонка твоего жду.

Глава 10. Мама

Не говоря ни слова, вошел внутрь. За спиной дважды лязгнуло. Вначале дверь, затем засов замка. В камере было душно и пахло мочой. Мама заерзала на табурете и торопливо поправила примитивную прическу. Это движение выдало в ней смущение.

Я стоял у входа и не мог понять, какое из разрывающих меня чувств сильнее: чувство жалости к близкому, родному человеку или чувство стыда? И хотя я изо всех сил убеждал себя и собственную совесть в непричастности к происходящему, какой-то иррациональный огонь продолжал безжалостно пожирать изнутри. Это не я запер собственную мать в камере смертников. Не я больше двух месяцев не проведывал ее здесь. Не я обозвал в телефонной книге ее номер сухим словом «Мать». Это был не я! Но от стыда теперь, почему-то, сгорал именно я.

- Здравствуй, мам, - стараясь держаться, прошептал я, но глаза все равно стали мокрыми.