Но все же, тихонечко одевшись и стараясь никого не разбудить, я вышел из квартиры. На улице стояла сырая весенняя ночь, кое-где под деревьями еще виднелись темные угреватые остатки сугробов, но из подвалов и с крыш уже доносились страстные кошачьи арии. Дойдя до Вовкиного подъезда, я поднялся по лестнице и, остановившись возле его квартиры, протянул руку к звонку. Но надавить на нее мне не пришлось. Дверь распахнулась и я увидел стоящего передо мной друга…
— Входи, — сказал он, смущенно улыбнувшись. — Я жду тебя.
Его волнистые светлые волосы по-прежнему доходили до плеч, слегка раздвоенная курчавая бородка стала немного длиннее и гуще. Но главным, что в нем за эти месяцы изменилось, были глаза. Бывшие раньше ясными и чистыми, как майский небосвод в солнечный день, они сделались глубокими и темными, как степные колодцы. И если до его поездки в Сибирь некий свет истины лился из них буквально через край, то теперь он мерцал в них где-то на самом-самом дне, притягивая к себе, словно вода утомленного жаждой путника.
Под крепкий чай, заваренный с листом сверх-ароматной, растущей на каменных осыпях (в Забайкалье их называют —
— Сегодня пошел уже третий день, как она находится в реанимации, — сказал я. — Если она умрет, то Надька останется совсем одна.
— Не останется, — спокойно произнес он.
— Почему? — не понял я.
— Потому что родители
— Как это?
— Так… — он отхлебнул глоток уже остывшего чая и начал медленно читать стихотворение — так, что я сначала даже и не понял, что он читает стихи, а подумал, что он просто продолжает начатую перед этим фразу:
НЕ УМИРАЮТ ОТЕЦ И МАТЬ,
лишь переходят в иную стать,
в иную волю, в иную долю,
в нерукотворную благодать…
Не умирают отец и мать.
Удивительно! Он читал стихи точь-в-точь, как их читала три месяца назад на вечеринке у Громзона Надя, хотя он ни в каких народных театрах не занимался, уж это-то я знал наверняка. (Хотя —
…Не умирают отец и мать.
И суждено им не истлевать
в могильной почве, но днем и ночью
в душе рождаться твоей опять.
НЕ УМИРАЮТ ОТЕЦ И МАТЬ.
Он докончил чтение и мы минуты на две замолчали. Он думал о чем-то своём, а я просто не знал, о чем говорить. Наконец я спросил:
— Твое, что ли?
— Нет, — улыбнулся он, — Золотцева.
— А-а, да-да, — припомнил я уже слышанную тогда от Нади фамилию и, чуть погодя, снова спросил: — А ты о
— Почему —
В восемь часов утра я позвонил от него Наде и сказал, что мы сейчас приедем, а потом мы оделись и вышли на улицу. Володька хотел было поймать тачку, но я сказал, что деньги ему еще ой как понадобятся, и мы пошли к станции метро. Да и какой был смысл платить за мотор, если, что так, что эдак
Глава двенадцатая
ИСЦЕЛЕНИЕ
Несмотря на утренний час пик, людей в метро было почему-то немного, так что нам даже не пришлось эти тридцать минут стоять на ногах.
— Ну вот, — плюхнувшись на сидение, сказал я. — Можно было даже книжку с собой захватить, почитать в дороге.
— А ты что сейчас читаешь?
— Да начал тут одну — сестра подсунула — роман “Волхв”, Фаулза. Говорит, самая модная на сегодня вещь. Про то, как какой-то миллионер захотел попробовать быть Богом. Купил для этого остров, заманил туда молодого учителя и начал выстраивать его судьбу по своей собственной прихоти.
— Да я знаю эту вещь, это примитив, — сказал он. — Быть Богом совсем не так просто, как многие думают. Они ведь любят прежде всего
— Но что ж это за любовь такая, если Он видит, как кто-то страдает, и не поможет ему?