Он говорит

Если выпить с такой женщиной, то она совершенно бескорыстно, и в беспощадных, залипающих навсегда в память формулировках, расскажет все тайны мироздания.

Мы разговорились, и она отчего-то вспомнила, что туризм – настоящий туризм, с рюкзаками и ледорубами, консервирует людей. А именинник и другой наш однокурсник в тот год держали компанию, занимающуюся путешествиями. Да и сами они, выйдя уже из студенческого возраста, ездили туда-сюда с рюкзаками и лодками. И вот, по словам этой женщины, встретившей их после нескольких лет разлуки, они практически не изменились. Она была права – ведь и я с посетителями дачи не виделся лет десять. И те туристы, что были среди них, действительно не изменились.

Мы выпили стакана по три вина, прежде чем моя собеседница продолжила свою мысль:

– А вот те, кто в бизнесе, напротив, меняются сильно. Глаза светлеют.

Затем она сказала:

– А знаешь, как банкиры в нашей компании в девяностые покупали друзей? Тогда, в голодный год, банкиры покупали друзей в несколько приёмов. Сначала они покупали пару больших бумажных пакетов с углём для мангала. Это тогда было роскошью – ишь, уголь готовый… Потом грузили в машину эти пакеты, сам мангал и несколько сумок с шашлыком. Если хорошо расположить покупки в салонах двух-трёх машин (машины тогда всё ещё были редкостью), то там могло ещё уместиться несколько будущих друзей.

На месте банкиры позволяли будущим друзьям разжечь огонь и открыть бутылки.

И, наконец, когда все друзья основательно выпьют (вот они уже и стали друзьями), то они начинали кричать банкиру:

– Какой ты милый! Ты устроил нам праздник!

А довольный покупкой банкир честно отвечал:

– Не, это я себе праздник устроил…

Но теперь, да, рынок друзей изменился.

Немного.

Чуть-чуть».

Он говорит: «Мне сегодня приснился сюжет, который, наверное, мне кто-то рассказал.

Или он как-то сам во мне сложился. Это история о том, как престарелая супружеская пара сидит за столом, звенят чайные ложечки, передай, пожалуйста сахар, дорогой, может ещё кусочек пирога… И тут выясняется, что он уже тридцать пять лет принимал её за её же собственную сестру. Тут можно много что добавить – и повествование встанет на развилке – то ли из этого получается добротная мелодрама или что-то вроде такого рассказа “Между рейсами” американского писателя Фицджеральда.

Мне жизнь подсовывает этот сюжет с утомляющей частотой.

Как-то покойная бабушка рассказывала, что всю жизнь делала своему мужу яичницу-глазунью.

Из года в год.

Но как-то заболела, и он сделал эту яичницу сам. Оказалось, что он ненавидит глазунью, и много лет нахваливал её из любви к жене.

При этом положение усугубляло то, что был он человеком чрезвычайно известным, приближённым к первым лицам государства, можно сказать, был одним из этих самых лиц, включая понятный и представимый быт, домработница-пайки-готовый-стол, поэтому яичница была как бы актом любви, её специальным знаком.

Готовилась самостоятельно и любовно.

Любовь вообще причудлива. Я знал женщину, что ужасно храпела во сне. Она знала эту горькую тайну, и жизнь её стала печальна.

Наконец, у неё появился друг. Роман длился, они медленно привыкали друг к другу, как привыкают люди, возраст которых клонится от сорока. И как-то она увидела, что он трамбует пальцем в ухе беруши.

– Видишь ли, – ответил он на немой вопрос. – Ты ночью немного… сопишь.

Тогда она поняла, что это – любовь».

Он говорит: «Я часто бываю в отчаянии. Ну, надо в этом признаться, ну отчаяние, да. Куда деваться? Скрывать-то мне уже поздно. Отчаяние, так отчаяние.

Я поэтому сейчас расскажу трагическую историю.

Страшных вещей на самом деле не так много в жизни. Даже смерть чаще всего бывает не страшной, а скучной и унылой.

Страшного я видел не так много, но то, про что я сейчас расскажу, впечатлило меня изрядно. Это не была сцена смерти или бабьего воя по покойнику.

Я сидел в популярном тогда заведении “Пироги на Дмитровке”.

Это было модное заведение среди тех, кто не знал ещё слово “хипстер”.

Не знаю уж, что там сейчас, но тогда за час сидения за столиком свитер так пропитывался табачным дымом, что вонял даже стиранный.

Там я и сидел: что пил, кого ждал – неважно.

А за соседним столиком нетрезвый человек средних лет пытался понравиться девушке.

И вот, заплетаясь, он совал ей в окольцованный нос главное событие своей жизни. Этот человек два дня и две ночи стоял в оцеплении вокруг Совета Министров РСФСР. Был у него в активе август девяносто первого, дождь и ворох надежд. Вот про это он рассказывал девушке за столиком, а та, видно, ждала кого-то.

Нос у девушки звенел пирсингом, но мой сверстник не замечал этого.

Будь ему лет на сорок больше, рассказы были бы понятнее. В фильмах Хуциева или в ужасных пьесах Визбора всегда появляется такой ветеран. В ранние шестидесятые это ветеранство было последним прибежищем положительного персонажа.

А этот посетитель, слышно даже для меня, рассказывал, что ему дали медаль как защитнику Свободной России, а девушка, меж тем, смотрела на него без видимого раздражения, с удивлением, как на говорящего таракана. Какой Белый дом? Что за медаль…