Oн и Она. Истории любви (сборник)

Жили они недалеко – две остановки трамваем вверх по улице и от перекрестка пешком вглубь микрорайона. Купила мандаринов – «Слава тебе, Господи, что ничего не знаю о том, как их выращивают где-то там, в Марокко или Испании, – сказала себе Марина. – Может быть, и сами, без всякой химии растут. И собирают их простые и веселые крестьяне, и всегда там светит солнце, такое же яркое, как мандарины, и всегда лето. А у нас все в сером, черном и коричневом цвете, и вечная слякоть – то заканчивается зима, а весна никак не начнется, то сразу за весной начинается осень». На ней самой были темно-серая куртка и черные сапоги, и зонт в руках коричневый. И зачем она его купила, когда можно было взять красный? Марина не смогла ответить на этот вопрос.

Сашки не было дома, открыла ей невестка. Приняла кулек с мандаринами, пригласила свекровь в комнату. Посидели, поговорили ни о чем – вернее, говорила Ольга: о том, что цитрусовых ей категорически нельзя и что УЗИ чрезвычайно вредно делать беременным, а глупым бабам непременно хочется сразу узнать, кто у них там – мальчик или девочка. Да и зачем делать, облучаться, если каждая будущая мать, прислушавшись к себе, сама может определить. Вот она, Ольга, абсолютно точно знает, что у нее будет мальчик…

Марина слушала, поддакивала, кивала, и чем дольше сидела, тем яснее понимала, что ни о чем она Ольгу просить не станет. И ничего ей сейчас не скажет из того, что уже приготовила, отрепетировала, повторяла всю дорогу до их дома – две трамвайные остановки вверх по улице и дальше по слякоти, по снежной каше, в серой куртке и черных сапогах, с коричневым унылым зонтом; мимо пустых песочниц, деревьев в бисерной мороси, покосившихся скамеек, грибков, которые заботливые дворничихи весной подправят, подкрасят, самосвал привезет свежий желтый песок, и его насыплют поверх загаженного за зиму местными кошками, и здесь будут играть дети, и Ольга за руку приведет сюда маленького Антона…

К этому неродившемуся Антону нужно было привыкать уже сейчас. И со всем этим нужно было как-то жить. Марина поплелась обратно домой, так и не дождавшись сына с работы и ничего не сказав невестке. Дома было как-то спокойнее, что ли. Дома был Вася – сидел в своей крохотной клетушке без окон, переделанной из кладовки в кабинет, стучал по клавишам компьютера, что-то мурлыкал. Она тихо пробралась в кухню, поставила чайник, включила телевизор и позвонила Томке. Чайник, тихо сипя, кипел, телевизор бубнил, Вася стучал в кладовке по клавишам, Тамара рассказывала ей последние университетские сплетни. Все было почти как всегда, вернее, все выглядело как всегда, и Марина понемногу успокоилась.

А на следующий день ее послали на эту злосчастную конференцию. Конференция была так себе – для галочки. И городок был на редкость скучный, райцентр, никаких тебе достопримечательностей, которые могли бы хоть чуть-чуть отвлечь, и кирпичная серая гостиница, на вид точно такая же, как и пятиэтажки вокруг, и совершенно некуда было себя девать после того, как конференция закончилась.

И то, от чего она пыталась сбежать, отгородиться домашним уютом, чайником, телевизором, телефоном, Васей, наконец, вечером таки догнало ее, и она некрасиво, по-свински напилась в баре. А потом так же некрасиво и по-свински изменила Васе. И все только потому, что в комнате была лепнина на низком потолке – серые от пыли, толстые гипсовые листья, собранные в похоронный венок, и из трех лампочек две не горели. И торчал из этих поганых листьев прочный, очень прочный на вид железный крюк с зазубриной посередине, изученный ею за несколько часов смотрения с кровати до мельчайших деталей. До него можно было легко дотянуться со стула, но Марина боялась вынести стул на середину комнаты, боялась, и поэтому пошла в бар, и напилась, и проснулась в чужой комнате.

Где-то там, дома, в другой, как бы не существовавшей никогда жизни, остался Вася – чистый, домашний, в просторной клетчатой рубашке, в синих любимых джинсах с латками, которые он сам и нашивал, и чайник, и телевизор, и Томкин голос в трубке… Здесь же были только крюк, и стул с написанным краской инвентарным номером, и незнакомый мужик с чужим запахом, с торчащими из-под одеяла пальцами ног, чужими пальцами из-под чужого одеяла…

Конференция – гостиница – бар – мужик – крюк – конференция. Кольцо все сильнее стискивало Марину в железных объятиях, и выбраться уже не было никакой возможности. Все, все было ненужно, нереально – и эта конференция, и гостиница со спящими в каждой комнате чужими людьми, людьми с написанными на них инвентарными номерами, с короткими, холодными, сиротскими одеялами, не прикрывающими чужих, холодных, мертвых пальцев…