Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера)

Поражает неоднозначность, какая-то странная неопределенность в поведении столь солидной организации, как КГБ. Уже во время первой беседы с Ларисой в Главной приемной 17 марта, когда пожилой сотрудник начинал возбуждаться и возвышать голос, молодой его придерживал: "Тише, тише". Может, разыгрывали, а может, правда сошлись в одной точке два департамента с противоположными интересами: "кто их к черту разберет" (Маяковский). Тем не менее беседа была достаточно агрессивной. Ларисе предъявили толстую папку моих «антисоветских» заявлений и сказали: "Мы можем завтра же передать это в суд и ваш муж десять лет не увидит своих детей…Но есть другой вариант — вы должны немедленно уехать из страны, понимаете, немедленно". "А третьего пути нет?" — наивно спросила Лариса. В ответ сотрудник расхохотался, демонстрируя абсурдность вопроса. Долго они рассказывали ей о моих грехах. "Он пожимает руку иностранцу, известному своей откровенно враждебной СССР позицией. Показать вам фото?" и т. д. и т. п. Не так уж часто встречался я с иностранцами и отождествить этот эпизод мне было нетрудно. Январь 1982 г., темно, мороз, Ярославский вокзал. Елена Георгиевна уезжает в Горький, после, как обычно, предельно насыщенных нескольких дней, проведенных в Москве. Стоим на платформе то ли под фонарем, то ли в свете окон вагона. Был Шиханович и высокий крупный господин — немецкий корреспондент. Обсуждаем то да сё, в частности, начинающийся на следующий день визит Л.И.Брежнева в Германию и, конечно, в этом контексте, его здоровье (это был уже тот исторический период, когда он перемещался — его перемещали — по свету в сопровождении двух машин реанимации). Корреспондент сказал, что только что по посольствам была распространена неофициальная информация о смерти Л.И. Брежнева. Я в ответ спросил: "Will it cancel his visit?" ("Приведет ли это к отмене его визита?"). Очень все смеялись, а вскоре, не дождавшись отхода поезда, немец ушел, на прощанье пожав всем руки. Остановись, мгновенье, запечатленное фотокамерой КГБ СССР.

Мы были не первыми, кого ставили перед выбором: "или на Запад, или на Восток". Но для меня первый вариант был заведомо исключен: 9 лет (1947–1956) я жил в Арзамасе-16, в 1982 году еще сверхсекретном, и мою выездную визу Минсредмаш никогда бы не утвердил. Когда в середине марта Елена Георгиевна приехала в Горький и все рассказала А.Д., он реагировал однозначно: "Его никогда не выпустят". Кто-кто, а Сахаров хорошо знал и понимал все эти расстановки сил и правила игры государственных монстров.

В каком состоянии Лариса вышла после беседы, лучше не вспоминать. А поскольку один из двух предложенных вариантов- эмиграция — был несерьезен, выходит, оставался только другой. Ясно было, что КГБ проводит линию по все большей изоляции Сахарова и Боннэр. (Но почему так медленно? Что им мешало решить проблему быстро и «окончательно»? Не знаю.) Таня Осипова, Ваня Ковалев, Алеша Смирнов, как и многие другие, были арестованы, остальные ходили в «кандидатах». Надо было что-то предпринимать немедленно. Но что? Во-первых, я позвонил с переговорного пункта на Пушкинской площади в Бостон Павлу Василевскому и, выбирая только нам понятные «гигиенические» слова ("Ларису позвали туда, знаешь, около "Детского мира"), рассказал о случившемся. И друзья- их имена я назвал в главе1- начали действовать. Работать им пришлось несколько лет. В 1992 г., когда я впервые приехал в США, Павел показал мне сохранившиеся у него копии некоторых документов: обращение "Комитета озабоченных ученых" (Марк Кац, Джоэль Лейбовиц, Пауль Плотц) к 600 американским коллегам с призывом писать советским верхам "в защиту"; информация о массовом отклике на этот призыв; письмо сенатора Чарльза Грасслея председателю КГБ Виктору Чебрикову с недвусмысленным намеком, что именно его штат Айова производит зерно и соевые, поставляемые в СССР и т. д. Я ничего этого не знал, но защитный заколдованный круг ощущал ежедневно — вплоть до 1986 г. (см. 55).

Во-вторых, я пошел в районный ОВИР и сказал, что меня направили к ним из Главной приемной КГБ на предмет скорейшего выезда из СССР. Сотрудник МВД спросил: "В какую страну?" Я ответил, что не знаю, и посоветовал ему спросить у комитетчиков. Я вообще не был готов к конкретному разговору. Второй вопрос: "В поездку или насовсем?" (от этого зависит число выдаваемых анкет) тоже застал меня врасплох. Глупо помявшись, я принял решение: "Давайте для поездки". Милиционер больше ничего не спрашивал, молча списал с паспорта мою фамилию и выдал две анкеты "на временный выезд". У меня до сих пор где-то валяются эти пустые бланки.