Он не хотел предавать

Георгий, уютно откинувшись на спинку кресла-качалки, рассматривал фотографии. Рядом журчал рукотворный дождик: из трубок перголы бисерными нитями струилась вниз вода, орошая первые зеленые побеги. Летом, думал он, побеги поднимутся высоко, завьют всю беседку, отгородят уединенный уголок. Красивый дом, красивый сад. Кто поверит, что это райское спокойствие можно добровольно поменять на бешеную круговерть: работа — офис — работа?

Мирно ли была поделена империя покойника? По доброй ли воле дочь Завальнюка согласилась ограничиться папиной недвижимостью и банковскими сейфами? По доброй ли воле мадам Кричевская-Завальнюк лишила себя роскошной квартиры в Москве, дома в Жуковке, виллы в Биаррице и поместья в Тоскане, на берегу Тирренского моря. Не поместья даже, а небольшого замка с названием Галло-Неро — Черный Петух.

Что делает теперь наследница с этим Черным Петухом? Может, то же, что и с картинами: разводит руками и вздыхает: «Ух, сколько возни!» Разве что Стасик подскажет, Стасик присоветует, и сам с удовольствием в Тоскану слетает, и за хозяйским добром приглядит?

Однако дочь Завальнюка выглядела вполне довольной своей участью.

— Меньше денег — меньше проблем, — развила эту тему наследница. — Я вовсе не хочу, чтобы меня пришили где-нибудь в подъезде.

Она постучала сначала себе полбу, потом по столу, приговаривая: «Дерево об дерево».

— Вы думаете, мне бы удалось удержать в руках папину компанию? В нашей стране? Да никогда. У меня двое детей. Я хочу спокойно жить. Надо быть реалистом. Любе нравилось управлять, она в этом как рыба в воде — ну и отлично, и пусть управляет, а мне лучше синица в руке, чем журавль в небе.

К молодой вдове Завальнюка наследница испытывала смешанные чувства. С одной стороны, при жизни отца врагами эти женщины не были. Дочь Завальнюка никогда не осуждала Кричевскую за то, что она увела отца из семьи.

— Знаете, мама тоже не подарок, — изрекла она. — Я отца прекрасно понимаю.

Да, после развода дочь общалась с отцом и с его молодой женой, хотя мать принципиально бойкотировала бывшего супруга. «Согласна, для мамы отец никто, всего лишь бывший муж. Но мне-то он самый близкий кровный родственник, не так ли? Как я могла с ним не общаться?» Дочь навещала отца, и вскоре познакомилась с его новой женой — Любовью Кричевской. Относились обе женщины друг к другу нейтрально, скорее даже положительно. Это понятно — ведь между ними разница в возрасте была небольшая, и они понимали друг друга с полуслова. После смерти Завальнюка они смогли найти общий язык и поделить имущество без дрязг. После раздела материальных претензий друг к другу также не возникало.

— Вопросы надо решать цивилизованно, — поддакнул Стасик, раскачиваясь в кресле, закинув ногу на ногу и обхватив колено длинными пальцами.

Георгий покосился на его эпатажные голубые вельветовые брюки и стильные лакированные штиблеты с узкими носами.

— Наши адвокаты сумели договориться, — более сдержанно пояснила дочь Завальнюка.

— А как вы относитесь к обвинению против Кричевской? Вы верите, что она причастна к смерти вашего отца?

Наследница подняла брови и развела руками, изображая двусмысленность своего положения.

— Ну, а как я могу к этому относиться? — ответила она вопросом на вопрос. — С одной стороны, не пойман — не вор. Суд Кричевскую оправдал. А виновна она на самом деле, или не виновна?.. Я не Господь Бог. Я не знаю.

Она пожала плечами.

Тем не менее, подумал Гольцов, портрет второй жены держать в доме она не намерена.

— А почему вы отказались от первоначального желания выступать свидетельницей на суде?

Стасик посмотрел на наследницу, с упреком сказал:

— Я ее убеждал.

Наследница тоже повернулась к Стасику и, словно они здесь были вдвоем, ответила ему:

— Не надо меня ни в чем убеждать, я сама в состоянии принять решение.

— Я сама? — хмыкнул литературный секретарь.

— Именно.

— А что здесь делал этот прощелыга?

— Какой прощелыга? — хором задали вопрос Георгий и дочь Завальнюка, только в разной тональности: Гольцов — тоном заинтересованным, наследница — истеричным.

— Теперь мы спрашиваем, какой прощелыга, — с удовольствием попрекнул Стасик, и хотя он говорил «мы», было ясно, что обращение во множественном лице адресовано одной наследнице. — А когда он курским соловьем разливался, слушала развесив уши?

— Ничего я не слушала, во-первых, — покраснев, ответила она, — а во-вторых, ну и что из того? Между прочим, он говорил правду.

— Правду? Просто смешно!

Георгий не встревал в перебранку. Глядишь, так и брякнут что-нибудь интересное.

— Да, правду! — подбоченясь, заявила дочь Завальнюка. — Между прочим, мы с Кричевской родственники, если хочешь знать. Пусть не кровные, но все-таки, с точки зрения человеческой морали…

— Да она гибрид ужа и ежа, а ты о человеческой морали…

— Не смей так при мне о ней отзываться. Она член моей семьи, и он совершенно правильно заметил, что, если суд не докажет виновность Кричевской, я попаду в идиотское положение — вроде как хотела родственницу засудить, а когда не вышло — что, снова в дом на семейные праздники стану ее приглашать?