ОН. Новая японская проза

Когда я подбежала, Диппи медленно поднял голову и посмотрел на меня. Стоя перед ним, я подняла обе руки. Утреннее приветствие. Диппи вытянул шею и приблизил голову к моему лицу. Милые, милые глаза, в которые я каждый день заглядываю с балкона. Я сделала шаг вперед и постучала кулаком по его носу. Диппи, обрадовавшись, ласково — честное слово, ласково! — потерся об меня своим носом. Этого, правда, было достаточно, чтобы, пошатнувшись, я едва не повалилась. Я обхватила руками его голову. От него шел смешанный аромат сена, утренней луговой росы и чуть-чуть пахло навозом.

Я обошла Диппи кругом, похлопывая его обеими руками по лапам, по длинному изогнутому хвосту, по вздутому брюху.

— Диппи, дорогой мой…

Диппи, прикрыв глаза, лежал не шевелясь, чтобы ненароком меня не придавить.

Я спохватилась, что уже двенадцатый час. То, что я забралась так далеко от дома, не могло оправдать задержку с выдачей сена. Сказав Диппи, что возвращаюсь на балкон приготовить ему еду и чтобы он обязательно приходил, я поспешила назад. Не помня себя, запыхавшись, влетела в дом. Успела вовремя разложить на веранде двадцать вязанок сена и с замиранием сердца увидела, как вдали показалась его покачивающаяся голова.

В течение двух-трех недель Фумихико не получал от Кукина никаких известий. Канна по-прежнему в условленные дни ходила на каток и брала у него уроки фигурного катания. Она с гордостью рассказывала, что научилась делать восьмерку с хода назад.

То, что сказал Кукин, по идее, не должно было выйти за рамки их спора, но Фумихико неожиданно долго не мог выкинуть все это из головы. Хотя само по себе предложение было полным абсурдом, Фумихико пытался вообразить, как бы он себя чувствовал, если бы пошел на поводу у Кукина и стал осведомителем. Вначале он выложил бы все, что знает, потом занялся бы активным сбором информации и периодически посылал донесения. Одним словом, стал бы самым настоящим шпионом. К его удивлению, в этой фантазии было что-то притягательное. Не наивная логика, с какой его пытались убедить, была тому причиной, не жалкое вознаграждение, не смутная приязнь, которую он испытывал к России — искушал сам поступок: передача секретной информации за границу.

Шпион един в двух лицах. Это основа его работы. Обычный человек глубоко погружен в жизнь окружающего его мира и, примеряясь к общепринятым нормам, к расхожим понятиям, к устоявшимся ценностям, не отступая от них ни на шаг, коротает дни. Стать шпионом — значит, отказаться от привычной системы ценностей и включиться в совершенно иную, чуждую систему, изо дня в день вести двойную жизнь. И это не следствие временного заблуждения, а сознательное отрицание коренных социальных устоев. В одиночку, исподтишка шпион разрушает тот фундаментальный обман, согласно которому у каждой страны свои устои.

Такой человек, даже ведя с окружающими обычный разговор, в глубине души руководствуется совершенно иными критериями, иначе решает дела, иначе строит планы на завтрашний день, иначе смотрит на мир. С кем бы и о чем бы он ни говорил, в глубине души у него подспудно звучит: ты видишь меня вот таким, а на самом деле я совсем не тот, за кого ты меня принимаешь! Существуя в двух диаметрально противоположных этических системах, он тем самым свободен от той и от другой.

В таком случае, передача информации, предательство Родины, накопление крупных сумм на тайном счету в швейцарском банке — все это лишь предлог для того, чтобы, пользуясь зазором между двумя этическими системами, обрести свободу. Допустим, он увлеченно орудует микрокамерой, глубокой ночью в офисе ксерит документы, прячет дома в шкафу радиопередатчик и шифры, как бы между прочим расспрашивает людей, имеющих доступ к секретной информации — но при всем том и нервное возбуждение, и радость от достигнутой цели, в сущности, ничего для него не значат. Шпион работает не за идею (поэтому разглагольствования Кукина и не могли его убедить), не ради денег, не для того, чтобы, выйдя в отставку, вести шикарную жизнь. Нет, ради одной только свободы совершает он поступки, которые, говоря по чести, идут вразрез с законами как той, так и другой страны. Он знает, что люди, на которых он работает, в глубине души презирают его, всего лишь используют и считают безнравственным, продажным отродьем, но его это не волнует. Ради того, чтобы испытывать восторг свободы, он готов еще много лет, соблюдая все меры предосторожности, продолжать свое дело.

Ему плевать, что думают о нем окружающие. Ему все равно, что о нем говорят. Работает ли он спустя рукава или добивается высоких результатов, соблазняет сотрудниц, курит в неположенном месте, украшает рабочий стол цветами, не может избавиться от привычки опаздывать — все это не имеет отношения к его подлинной сути. В действительности он занимает позицию между двумя странами и произвольно тасует кончиками пальцев секреты, на разработку которых надлежащим путем были бы израсходованы миллионы, сотни миллионов. Никакая хвала, никакая хула не может пробить его дубленую кожу. Он — «неприкасаемый».