Он придет

Мне открылось, что на самом-то деле я один как перст, что живу в практически полной изоляции, что во всем мире у меня нет ни одного настоящего друга. Почти десять лет единственными живыми людьми, с которыми я общался, были мои пациенты, а от пациентов по определению ничего не получишь – они могут только брать.

Чувство одиночества становилось все более болезненным. Я еще глубже ушел в себя, погрузившись в глубочайшую депрессию. На работе сказался больным, отменил прием частных пациентов и целыми днями не вылезал из постели, смотря какие-то бесконечные сериалы.

Звук и свечение телевизора омывали меня, словно какой-то мерзкий парализующий наркотик, – отупляя, но не исцеляя.

Я почти ничего не ел и очень много спал, чувствуя себя тяжелым, слабым и бесполезным. Снял телефонную трубку с аппарата и выходил из дому только для того, чтобы протолкнуть скопившуюся почту – в основном всякий рекламный хлам – через щель в двери и вновь спрятаться в своем убежище.

На восьмой день такого кладбищенского существования у моей двери появился Майло, чтобы задать мне вопросы. В руках у него был большой блокнот, прямо как у психоаналитика. Только вот на психоаналитика он ничуть не походил – крупный, обрюзгший, лохматый малый в такой одежде, будто он в ней же и спал.

– Доктор Алекс Делавэр? – Майло показал мне свой значок.

– Угу.

Он представился и уставился на меня. На мне был обтрепанный купальный халат. Давно не стриженная бородка достигла раввинских пропорций, а прическа походила на наэлектризованную посудную мочалку.

– Надеюсь, ничему не помешал, доктор. У вас на работе мне дали ваш домашний номер, но телефон вроде как не работает.

Я впустил его, и он уселся, обозревая мои владения. На обеденном столе громоздились футовые стопки неоткрытых писем. В доме было темно, занавески задернуты, и воняло затхлостью. На телеэкране мерцали «Дни нашей жизни»[9].

Майло положил свой планшет на колено и сообщил, что опрос чисто формальный – для коронерского дознания. А потом принялся расспрашивать меня про тот вечер, когда я обнаружил тело, иногда перебивая, чтобы прояснить какой-то момент, почесываясь, делая пометки в блокноте и озираясь по сторонам. В ходе этой процедуры я маялся, отвечал невпопад, так что ему приходилось повторять свои вопросы. А иногда я говорил так тихо, что Майло просил меня повторить мои ответы.

Минут через двадцать он спросил:

– Доктор, как вы себя чувствуете?

– Отлично.

Прозвучало это без особой убежденности.

– Ну хорошо-о… – протянул детектив, покачав головой, задал еще несколько вопросов, после чего отложил карандаш и нервно хохотнул. – Знаете, как-то непривычно спрашивать у доктора, как он себя чувствует.

– Пусть это вас не беспокоит.

Он продолжил меня опрашивать, и даже сквозь окутавший мозги туман я уловил, какая любопытная у него техника. Майло перескакивал с темы на тему, не придерживаясь какой-либо четкой линии опроса. Это выбило меня из равновесия и заставило насторожиться.

– Вы помощник профессора в мединституте?

– Адьюнкт-профессор.

– Надо же, а по возрасту и не скажешь…

– Мне тридцать два. Рано начал.

– Угу… Сколько у вас детей в программе?

– Около тридцати.

– А родителей?

– Где-то десять-одиннадцать семейных пар и еще с полдюжины родителей-одиночек.

– Приходилось говорить про мистера Хикла в ходе лечения?

– Это конфиденциальная информация.

– Конечно, сэр. И лечением вы занимаетесь в рамках вашей работы в… – он сверился со своими записями, – Западной педиатрической больнице?

– Это была добровольная работа, связанная с больницей.

– То есть вам за нее не заплатили?

– Я продолжаю получать зарплату, и в больнице меня освободили от прочих обязанностей.

– И отцы в ваши группы тоже входили.

– Да.

По-моему, я уже упоминал про семейные пары!

– Насколько я понимаю, кое-кто из этих ребят довольно зол на мистера Хикла.

Мистера Хикла. Только полицейские могут быть настолько изысканно вежливы, что даже мертвый извращенец для них тоже «сэр». Можно предположить, что между собой они все-таки используют другие термины. Подобный невыносимый этикет – способ воздвигнуть барьер между копом и гражданским лицом.

– Это тоже конфиденциально, детектив.

Майло ухмыльнулся – типа за спрос денег не берут – и что-то нацарапал в блокноте.

– А почему так много вопросов про это самоубийство?

– Таков порядок, – автоматически ответил он, не поднимая взгляда. – Не хотелось бы что-нибудь упустить. – Отсутствующе уставился на меня, после чего спросил: – Вам с этими группами кто-нибудь помогал?

– Я поощрял участие членов семей – чтобы они помогли сами себе. Из профессионалов был только я один.

– Взаимное консультирование? «Равный – равному»?[10]

– Совершенно верно.

– У нас в департаменте тоже такое завели, – заметил Майло без особого одобрения в голосе. – Короче, они там сами рулили.

– Начали со временем. Но я всегда при этом присутствовал.

– У кого-нибудь из них имелся ключ от вашего офиса?

Ага!

– Это совершенно исключено. Так вы считаете, что кто-то из этих людей убил Хикла и представил все как самоубийство?

Еще бы он так не считал! Такое же подозрение возникало и у меня.