Он придет

И все же трудно было поверить, что страдающие депрессией и психосоматическими расстройствами, чьи истории болезни я успел изучить, оказались тем материалом, из которого могли сформироваться полуночные душегубы. Правда, во что мне на самом деле не хотелось верить – так это в то, что имелось две тысячи потенциальных подозреваемых, с которыми придется иметь дело.

Было уже почти пять вечера. Я вытащил из холодильника банку пива «Курз», вынес на балкон и улегся в шезлонг, закинув ноги на перила. Пил и смотрел, как солнце опускается за верхушки деревьев. Кто-то по соседству включил панк-рок. Странно, но в хриплых воплях и ревущих аккордах никакой дисгармонии я в тот момент не ощутил.

В половине шестого позвонила Робин.

– Привет, котик. Не хочешь приехать? Сегодня вечером «Ки-Ларго»[32].

– А то, – отозвался я. – Прихватить на ужин чего-нибудь эдакого?

Она на секунду задумалась.

– Как насчет чили-догов? И пива.

– А я уже вовсю по пиву ударяю. – На кухонной стойке лежали три смятые банки «Курз».

– Дай мне время наверстать, дорогой. Увидимся около семи.

Майло не проявлялся с половины второго. Тогда он звонил из Беллфлауэра – как раз собирался опросить парня, за которым числилось семь случаев нападения на женщин с отверткой. Очень мало схожести с делом Хэндлера, но работать приходилось с тем, что есть.

Я позвонил в Западный полицейский дивизион и попросил передать Стёрджису, что вечером меня дома не будет. Потом набрал номер Бониты Куинн. Выждал пять гудков и, когда никто не ответил, повесил трубку.

Хамфри и Лорен были, как всегда, великолепны. Чили-доги вызвали у нас отрыжку, но оказались вполне ничего. Обнявшись, мы некоторое время послушали Тэла Фэрлоу и Уэса Монтгомери[33]. Потом я подобрал один из инструментов, раскиданных по студии, и поиграл ей. Робин слушала, прикрыв глаза, с легкой улыбкой на губах, потом мягко сняла мои руки с гитары и притянула меня к себе.

Я собирался остаться на ночь, но к одиннадцати уже не находил себе места.

– Что-то случилось, Алекс?

– Нет.

Это просто мой зейгарник меня дергал.

– Это то дело, так?

Я ничего не сказал.

– Я начинаю за тебя беспокоиться, сладенький. – Робин положила мне голову на грудь – приятная ноша. – Ты стал таким дерганым с того момента, как Майло во все это тебя втянул… Я никогда не знала тебя раньше, но из того, что ты мне рассказывал, это очень похоже на те старые добрые дни.

– Тот старый Алекс был не таким уж плохим парнем, – оборонительно отреагировал я.

Она благоразумно промолчала.

– Нет, – поправился я. – Тот старый Алекс был жутким занудой. Я обещаю не возвращать его назад, о’кей?

– О’кей. – Робин поцеловала меня в кончик подбородка.

– Вот и ладушки.

Но когда я оделся, во взгляде ее смешивались беспокойство, обида и смущение. Когда я начал что-то объяснять, она отвернулась. Я сел на край кровати и обхватил ее за плечи. И поворачивал до тех пор, пока ее руки не скользнули мне на шею.

– Я люблю тебя, – сказал я. – Дай мне немного времени.

Робин издала какой-то сладкий звук и обняла меня еще крепче.

Когда я ушел, она уже засыпала, а ее веки трепетали в предвкушении первого сновидения за ночь.

Я, как волк, накинулся на сто двадцать карточек, которые отложил в сторону, и проработал до ранних утренних часов. В большинстве из них тоже не обнаружилось ничего из ряда вон выходящего. Девяносто одна карточка принадлежала больным медицинского центра «Кедры-Синай», лежащим в нем по поводу различных физических заболеваний, – Хэндлера вызывали к ним в качестве консультанта, когда он трудился там в составе вспомогательной психиатрической группы. У еще двадцати диагностировали шизофрению, но все они оказались престарелыми пациентами реабилитационного центра, в котором он проработал год.

А вот оставшиеся девять мужчин определенно представляли интерес. Хэндлер поставил им всем различные психопатические расстройства. Естественно, к зафиксированным в историях болезни диагнозам стоило отнестись с изрядной долей скепсиса, поскольку его суждения не вызывали у меня особого доверия. Тем не менее эти карточки стоило изучить более пристально.

Возраст этих пациентов укладывался в промежуток от шестнадцати до тридцати двух лет. Большинство из них были направлены на консультацию всевозможными государственными и общественными организациями, не связанными с медициной, – департаментом по надзору за условно осужденными, Калифорнийским управлением по делам несовершеннолетних, местными церковными приходами… По крайней мере, трое из этих пациентов имели судимости за насильственные преступления. Один из них избил собственного отца, другой зарезал одноклассника, а третий переехал кого-то автомобилем после спонтанно возникшей словесной перепалки.

Ну просто настоящие душки.