Он смеялся последним

— Вот что, Лазарь, — размеренно начал вождь. — Говорят, ты — еврей. Это правда?

— Да, товарищ Сталин.

— Хорошо, что сразу признался. А знаешь, кто мне это сказал?.. Молотов. Ну ладно, иди. Прости, что ночью побеспокоил.

Ночь. Ночь простерлась над великой Советской страной. Спали лесору­бы Сибири, балерины Большого театра, бакинские нефтяники, спали свобод­ные от вахты моряки-черноморцы. И светилось лишь одно окно: не спал в Кремле товарищ Сталин.

Он размышлял: «Молотов заикается, Каганович — еврей. Надо собрать съезд партии».

Вспомнив предыдущий съезд — в марте прошлого, 39-го, — вождь улыбнулся самому яркому воспоминанию. Тогда артистка из БССР заверяла делегатов: «Мы — пограничная республика и в случае вражеского нападения грудью защитим страну!» Ворошилов тогда облизнулся восхищенно: «Такой, как у нее, грудью, — можно!» А вождь осадил: «Ты с грудью твоей еврей­ской Розы помолчал бы. Или тебе, Клим, мало еще и балеринок Большого театра?»

Он нажал кнопку звонка. В дверь кабинета просунулась лысая голова помощника.

— Пригласите ко мне товарища Ворошилова, — попросил вождь.

— Он пришел на просмотр. Ждет.

Вошел Ворошилов, не поздоровался — они сегодня виделись, — сел через кресло от Сталина.

— Помнишь, Клим, ту минскую артистку, которая обещала грудью. Помнишь?

Нарком хихикнул.

— Наверное, приедет на декаду. — Вождь черенком трубки очертил грудь, пошутил: — Будет своих белорусов защищать. От Храпченко.

— Приедет, — согласился Ворошилов, — если еще на сцене, если еще поет, если еще.

— Товарищ Поскребышев, что нам Большаков сегодня привез?

— Сейчас позову.

Не успел помощник это произнести, как в дверях возник председатель Комитета по кинематографии.

— Добрый день, товарищ Сталин.

— Какой же «день», Большаков? Ночь над великой Советской страной. Что сегодня смотреть будем?

— «Три мушкетера» с Эрролом Флинном. Вам понравился его Робин Гуд.

— А, тот забияка со шпагой!.. Кто у нас так может фехтовать? Все на экране трактористы, пастухи, парторги. Начинайте.

Под неторопливую мелодию пошли начальные титры фильма.

— Студия «Уорнер Бразерс» представляет фильм «Три мушкетера». В роли д’Артальяна — Эррол Флинн, — сухо читал с экрана переводчик, — мадам Бонасье — Оливия де Хэвилэнд, режиссер — Майкл Кертиц, компози­тор — Сэмюэль Пок.

— Остановите проектор, — вдруг скомандовал Сталин.

Экран погас, в зале включился свет.

— Отмотайте пленку на начало.

Он нажал кнопку звонка. В дверь кинозала просунулась лысая голова помощника.

— Товарищ Поскребышев, — распорядился вождь, — пошлите машину за композиторами братьями Покрасс.

— Сейчас? — осмелился спросить помощник.

— Мы с вами работаем ночью. Пускай и советские композиторы будут при деле — мы же их ценим, награждаем. Подождем их.

Поскребышев, многоопытный служака, держал тут, рядом, «в сенях» сталинского кабинета всех, кто мог понадобиться по ночному хозяйскому вызову. Но возникали и непредсказуемые ситуации. Вызов братьев Покрасс как раз был из таких.

Сталин спросил, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь:

— Что можно пока посмотреть интересного?

Председатель Комитета по кинематографии Большаков возник в дверях, не осмеливаясь войти, предложил:

— Из немецкого посольства передали свежий выпуск киножурнала «Ди Дойче Вохеншау». Прикажете демонстрировать?

.Хроника была жуткой: напористые, скалящиеся солдаты Вермахта неумолимо теснили, громили, загоняли за реку Маас военных в хаки, в касках с плоскими полями — высадившихся на материк англичан. Эти несчастные беспорядочно отстреливались, бросали технику — танки, машины, ору­дия, — поднимали руки, другие бежали к морю, спешно грузились на про­севшие баржи: лишь бы быстрее покинуть берег. Море виделось спасением, хотя и на неповоротливые баржи, накренившиеся от перегрузки, пикировали немецкие самолеты. Диктор с победной интонацией упоенно чеканил нескончаемый список трофеев, количество убитых и плененных англичан; часто зву­чали названия «Маас», «Дюнкерк», «Ла-Манш». Много раз мелькал крупный план: из танкового люка отдавал команды по рации запыленный генерал в круглых солнцезащитных очках, и звучала его фамилия: Роммель.

Включился свет. Сталин, мундштуком трубки поглаживая усы, с ухмыл­кой обратился к Ворошилову:

— Этот материал англичане нам не прислали. Нам эту хронику передал. товарищ Геббельс. Есть чем хвалиться немцам. И этот их молодой генерал. Роммель — запомним фамилию.

— Запомним, товарищ Сталин, — заверил нарком.

— Клим, а что это за новый танк у англичан?

— Легкий, хилая броня, слабо вооружен, но скорость — прет до девяно­ста километров! Марку не помню, — бойко отвечал Ворошилов.

— Правильно, нарком: зачем помнить, зачем нам такой танк? По шоссе гонять?

Заглянул помощник.

— Прибыли. Дмитрий и Даниил Покрассы.

Вошли и встали у двери кудрявый, с обозначенным вторым подбородком крепыш Дмитрий и худощавый бледный Даниил.