Он снова здесь

– С вас восемьдесят центов, – сказала она и, наклонившись ко мне, добавила почти заговорщицким тоном: – Знаете, что специально приехал сам Кэррнер? Я слышала, он уже здесь, в конференц-зале.

– Так-так, – я расплатился, – а кто это?

– Ну так он же главная шишка, – ответила госпожа Шмакес. – Этого обычно не видно, потому что тут всем вертит Беллини, и если вы меня спросите, то я скажу, что она во всем и смыслит гораздо лучше. Но при крупных катастрофах появляется и сам Кэррнер. – Она протянула мне 20 центов сдачи. – При крупных удачах, конечно, тоже, но они должны быть очень крупные. У “Флешлайт” и так дела в порядке.

Я аккуратно развернул таблетку глюкозы и положил в рот.

– Может, вам уже пора?

– Зимой 1941 года все тоже так говорили, – махнул я рукой, но все же чинным шагом пошел в нужном направлении. Ни в коем случае нельзя, чтобы сложилось впечатление, будто я чего-то боюсь.

Тем временем количество народа в коридорах увеличилось. Казалось, сотрудники выстроились цепью, а я иду мимо, принимая парад. Я приветливо улыбался юным дамам, время от времени приподнимая правую руку в полуприветствии. За спиной раздавались смешки, но и слова: “У вас хорошо получается!”

Разумеется. Только что именно?

Дверь в конференц-зал была еще открыта, в проеме стоял Завацки. Он заметил меня издалека и сделал рукой недвусмысленный жест, что, мол, я должен поторапливаться. Было понятно, что он меня нисколько не упрекает, его вызывающее доверие лицо скорее говорило, что ему срочно, крайне срочно хочется узнать, в чем дело. Я еще чуть замедлил шаг, чтобы якобы случайно сделать комплимент юной особе о ее действительно очень симпатичном летнем платье. Моя скорость чем-то напомнила мне парадокс про Ахилла и черепаху, которую он никогда не сможет догнать.

– Доброе утро, господин Завацки, – твердо сказал я. – Мы сегодня уже виделись?

– Заходите же, – тихо поторопил меня Завацки, – давайте, давайте. Или я умру от любопытства.

– А вот и он! – раздался изнутри голос Зензенбринка. – Наконец-то!

Вокруг стола сидело чуть больше мужчин, чем обычно. Больше, чем в первый раз, а прямо рядом с дамой Беллини занял место, очевидно, тот самый Кэррнер, чуть расплывшийся, но некогда спортивного вида человек лет сорока.

– Господина Гитлера все, конечно, знают, – объявил по-прежнему белый как мел, но хотя бы уже не так сильно потеющий Зензенбринк, – зато ему, несмотря на наше уже долгое сотрудничество, вероятно, знакомы не все из присутствующих. А поскольку сегодня собрались самые главные люди нашей компании, я хотел бы их коротко представить.

И он выдал череду имен и должностей, пеструю смесь из старших-вице-исполнительных-учредительных-менеджеров и что там еще сегодня есть. Звания и лица были полностью взаимозаменяемы, и я сразу же понял, что единственное существенное имя – это Кэррнер, которого я единственного и поприветствовал легким кивком головы.

– Прекрасно, – сказал Кэррнер. – Теперь, когда мы все знаем, кто мы такие, может, пора постепенно перейти к сюрпризу? У меня скоро начинается совещание.

– Конечно, – ответил Зензенбринк.

Я вдруг обратил внимание, что мне так и не предложили сесть. С другой стороны, для меня не было подготовлено и пробной сцены, как во время моего первого визита. Следовательно, не ожидалось, что я должен что-то декламировать, а значит, мои позиции не оспариваются. Я взглянул на Завацки. Сжав правую руку в кулак, он держал ее около рта, беспрестанно перебирая пальцами, словно что-то мял в кулаке.

– Это пока неофициально, – сказал Зензенбринк, – но я знаю из одного абсолютно надежного источника. Точнее сказать, я знаю из двух абсолютно надежных источников. Это насчет спецвыпуска про НДПГ. Который мы пустили сразу после кампании с “Бильд”.

– И что с ним? – нетерпеливо спросил Кэррнер.

– Господин Гитлер получит Премию Гримме[66].

Наступила гробовая тишина.

Потом слово взял Кэррнер:

– Это точно?

– Железно, – ответил Зензенбринк и повернулся ко мне. – Я думал, срок подачи заявок уже окончен, но кто-то дополнительно вас номинировал. Я слышал разговоры, мол, вы сделали всех со спины. Кто-то сравнил вас с цунами.

– Не блицкриг, а блицзиг! – восторженно прокричал Завацки.

– Значит, мы теперь – культура? – краем уха услышал я одного из бесчисленных вице-менед жеров.

Все остальное потонуло в буре аплодисментов. Кэррнер поднялся, почти одновременно встала дама Беллини, а за ними и все прочие. Стеклянная дверь распахнулась, и две сотрудницы под предводительством Хеллы Лаутербах, гранд-дамы из приемной Зензенбринка, внесли в конференц-зал многочисленные бутылки с игристым вином. Даже не оборачиваясь, я знал, что Завацки в эту секунду отдает распоряжение о ягодном напитке “Беллини”. Из коридора к нам вваливалась толпа: машинистки, ассистенты, практиканты и помощницы. Слова “Премия Гримме” постоянно чередовались с “правда?” и “невероятно!”. Я увидел, как Кэррнер с трудом пробивается ко мне сквозь толпу с протянутой рукой и странным выражением лица.