Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы

Стало быть, «расстреливать» и «ставить к стенке» – одно и то же, понял я. Так вот, в воскресенье мы отправились с отцом в Парк культуры. А в вагоне метро ехал один пьяный в лыжных брюках с коричневыми штрипочками, на которые он то и дело наступал каблуками. Когда мы вышли из вагона на станции «Коминтерн», пьяный ударил отца по голове. Отец закричал:

– Перестаньте хулиганить! Я вызову милицию!

Образовалась толпа. Подошел милиционер и сказал отцу:

– Гражданин, не мешайте проходу, станьте к стенке.

Я заревел со страху, решив, что отца сейчас будут расстреливать. Я стал хватать его за руку и тащить вверх, на улицу, где было солнечно, и гудели машины, и не было этого страшного кафельного полумрака. Пальцы у отца сделались холодными, а еще я увидел, как у него затряслось колено, когда милиционер стал требовать паспорт. На улице отец взял меня на руки и прижал к себе, будто я маленький. Я обнял его за шею, а она у него тряслась, и мне стало за него стыдно: я испугался, как бы все не заметили, что он дрожит.

…Витёк начертил на асфальте новые «классики» с большим «огнем» и начал скакать первым. Он великолепно скакал – и «квадратиком», и «змейкой», и «через раз», и «вслепую». Он лучше всех играл в «штандер» и никогда не мазал мячом, если целился в проигравшего. Он был единственный из нас, кто не обижал девчонок и не скрывал, что влюблен в Алку Блат. Вообще, Алка была не по годам серьезным человеком и знала всю правду о семейной жизни. Когда я сказал ей, что у вождей нет пиписек, она хохотала до слез.

– Вот что, – шепнула она, подойдя к нам. – Но дайте честное октябрятское, что никому не скажете.

Мы дали честное октябрятское.

– Мне стало известно, – сказала она, – как рождаются дети.

– Как? – спросил Витёк.

– Очень просто, – ответила Алка Блат. – Для этого надо крепко обнять друг друга и поцеловаться.

Мы с Талькой начали презрительно смеяться, а Витёк подошел к Алке и сказал:

– Я хочу, чтобы ты родила мне ребенка!

– Ну, пожалуйста, – ответила Алка Блат.

Витёк обнял ее и поцеловал. Мы с Талькой стояли потрясенные. Потом Талька покашлял в кулак, полистал «Пионерку» и сказал:

– Я тоже хочу ребенка.

Алка вопросительно посмотрела на Витька. Тот сосредоточенно скакал в «классиках» и ни на кого не глядел.

– Он мне друг, – убежденно сказал Талька, – он разрешит.

– Давайте, – вздохнул Витёк, – только побыстрей.

Но едва Талька обнял Алку и начал примериваться, как бы ее поцеловать, Витёк пустил камень, который гонял по «классикам», прямо в Талькину ногу. Талька завыл, потому что камень попал в косточку, а она электрическая – в глазах темнеет от боли. Талька скакал на одной ноге и плакал. Алка смеялась и, уперев руки в бедра, говорила, как ее бабушка:

– Какой же ты мужчина, если плачешь?! Нет, только мы, женщины, умеем переносить боль!

…Вечером, после того как мама напоила меня чаем с малиновым вареньем, я сразу же уснул. А проснулся от того, что в нашей квартире лаяла собака. Сначала я удивился, потому что у нас не было собаки, сколько я ни просил родителей. Я мечтал воспитать ее и отправить на границу, товарищу Карацупе. Но потом, в перерывах между лаем, я услышал быстрый мамин голос. Как только она смолкала, сразу же начинал лаять пес. Я решил, что родители мне сделали подарок и ночью привели в квартиру немецкую овчарку. Я поднялся с кровати, надел красивые меховые тапочки, которые привез в подарок из Парижа Николай Иванович Бухарин, и тихо пошел в ванную, где лаяла собака, а мама тихонько увещевала:

– Ну, не надо, не надо, успокойся… Не надо, прошу тебя, не надо…

Я чуть приоткрыл дверь и увидел в щелку, что папа сидел на табуретке и лаял, обхватив голову костистыми длинными пальцами, а мама одной рукой гладила его лицо, а другой прижимала к груди отцов маузер, который всегда был заперт в столе.

Я вернулся в комнату, оставив дверь приоткрытой, и сжался под одеялом в комок, чтобы не дрожать. Потом я увидел, как мама подошла к входной двери и долго слушала, прижавшись ухом к скважине. Она осторожно отперла дверь, вышла на площадку и постучалась в квартиру напротив. Там жил отец Витька, папин друг дядя Вася. Я услышал, как отперли дверь, и мне сразу перестало быть так страшно. Я слышал, как мама что-то шептала дяде Васе, но он, перебив ее, громко сказал:

– Оставь меня в покое с провокационными просьбами! Никакого пистолета я у себя не оставлю! А если твой муж, запутавшись в связях с врагами народа, хочет уйти из жизни – не мешай ему!

И захлопнул дверь.

Мама вернулась в комнату и стала плакать. Тогда из ванной вышел отец и, кивнув на меня, сказал:

– Если бы не он, я бы знал, что сейчас надо делать.

– Тише, – прошептала мама, – прошу тебя, тише…

– Мальчика жаль, – повторил отец. – А то бы я сделал то, что обязан сделать большевик.

– Тише, – снова попросила мать, – неужели ты не можешь говорить шепотом?

– Я бы сделал то, что надо делать! – вдруг визгливо закричал отец. – Я бы сделал!

– Что ты говоришь?! – охнула мама. – Ты хочешь погубить ребенка?

– Я не сплю, – сказал я сонным голосом. – Я только что проснулся, мамочка.