Он уходя спросил

– Я, собственно, пришел не для политических дискуссий, – сказал я негромко. Это одна из психологических уловок допроса: самое важное говорить тихо, чтобы оппонент напряг слух. – Мне известно, что это вы похитили дочь госпожи Хвощовой. Однако вы, возможно, не знаете, что ребенок тяжело болен и не может обходиться без уколов.

– У зубастой акулы украли дочь? – наигранно, как мне показалось, поразился Миловидов. – Какие интересные вещи вы рассказываете! Ничего не поделаешь, быть миллионершей – рискованная профессия. Но с чего вы взяли, что это сделал я? Как бы несчастный инвалид провернул такую штуку? И зачем?

– Говоря «вы», я имею в виду вашу партию. Зачем вы это сделали, мне известно. Ради приближения социалистического рая, который вы только что столь заманчиво описали. Почему выбрали именно ребенка Хвощовой? А вот это, я полагаю, уже личное. В отместку за то, что она отсудила у вас деньги.

– Тоже еще нашли графа Монте-Кристо! Месть – мещанская мерихлюндия. Мы и не чаяли получить наследство. А то мы не знали, что в буржуазном суде всегда побеждают большие деньги. Расчет был, что мадам согласится заплатить отступные – не захочет трепать имя покойного супруга в прессе. Но у Алевтины Романовны оказались крепкие нервы. Неважно, скоро всё и так будет наше.

– Не виляйте! – рявкнул я. Переход от тихого голоса к крику тоже является психологическим приемом. – Я знаю, в чем состоит ваш план! Вам от матери нужны не деньги!

Видок тоже зарычал. Это ужасно развеселило Миловидова, он прямо зашелся хохотом.

– Ой, какой дуэт… Вам двоим на сцене выступать…

Но хохот перешел в сип, Миловидов вдруг схватился за бок, весь позеленел, заскрипел зубами.

– Дайте, дайте…

Он ткнул пальцем в пузырек. Вырвал его из моей руки, судорожно глотнул. На несколько секунд зажмурился.

– Вам больно? – спросил я, несколько растерявшись.

– Жить вообще больно, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Отсутствие болевых ощущений называется «смертью».

Я вдруг подумал, что мы с Миловидовым являем собой две противоположности. Я силен и здоров, он хил и хвор. Но я – мякина, а он – железо. Мысль была неприятна.

Глаза большевика открылись, и страдания в них не было, только вызов. Должно быть, приступ прошел.

– А катитесь-ка вы к черту, господин Гусев. Мне нужно работать на крупный капитал.

– Так вы причастны к похищению? Отвечайте! – снова крикнул я. Мне захотелось схватить негодяя за кадыкастую шею и вытряхнуть из него душу.

– Всё может быть. – Миловидов подмигнул. – Побеситесь. И мадам пусть помучается неизвестностью. У вас нет никаких улик, иначе вы явились бы сюда не с барбосом, а с целой командой. По одному лишь подозрению арестовать меня вы не можете, руки коротки. Я важный винтик в империалистическом конвейере по подготовке бойни.

– Какой еще бойни? – не понял я.

– Мировой войны, которую готовит крупный капитал. Да здравствует гонка вооружений! Без мировой войны не будет мировой революции, поэтому я с энтузиазмом помогаю господам Путиловым и Шнейдерам обогащаться. Они сами роют себе будущую могилу.

Не могу выразить, до чего бесил меня этот выродок.

– Вам-то что до будущего? – процедил я. – Вы с вашей чахоткой сойдете в могилу много раньше.

Миловидов посмотрел на меня не зло, а с сожалением.

– В том и разница между настоящими людьми и планктоном вроде вас. Вы всё оцениваете лишь масштабом вашей маленькой жизни. Катитесь, Гусев. У меня нет на вас времени.

Сел, уткнулся в бумаги и перестал обращать на меня внимание.

– Девочке необходимо сделать укол. В ваших же интересах чтобы она была жива! – сказал я, сам чувствуя, что мой голос жалок.

Он даже не поднял головы.

XIII

– Явились? – сказала Хвощова вместо приветствия голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Мы с Кнопфом прибыли к ней на Сергиевскую прямо с завода, вызванные экстренным телефонным звонком.

Мари Ларр и ее кудрявая ассистентка уже находились в кабинете.

– Сегодня пятница, – трагически провозгласила Алевтина Романовна. – Пятница! Моя Дашенька уже целую неделю находится в руках преступников. Действие укола закончилось. Теперь она может каждую минуту… может… – Понадобилось время, чтобы несчастная мать взяла себя в руки. Для этого ей пришлось перейти с трагической ноты на гневную. – А чем занимаетесь все вы?! Бездельничаете?

Хоть и было сказано «все вы», но смотрела она на меня. Ежась под яростным взглядом, я доложил о своих умозаключениях касательно забастовки и рассказал о визите к Миловидову.

– Так что в бездействии упрекать меня вы не можете, – с достоинством закончил я.

– Раз Миловидов знает, что мы догадались о его замыслах, не вижу смысла далее сохранять похищение в тайне, – объявила Хвощова. – Пусть на этих мерзавцев обрушится вся мощь государственной машины. Немедленно отправляюсь к министру внутренних дел. И посмотрим, у кого громче голос – у Алексея Путилова или у Алевтины Хвощовой.

– Этого делать нельзя, – покачала головой Мари Ларр, доселе молчавшая. – Первое, что сделают похитители при огласке, особенно если дело политическое, – избавятся от девочки. Убьют и спрячут тело. Никакая полиция ничего не докажет.