Он украл мои сны

И вся эта цепь отрывочных кошмаров-сновидений к утру закончилась странным, самым несообразным сном. Будто входит Урсула в огромный залитый огнями зал. Хоры, места за колоннами, ложи, кресла, проходы – всё переполнено людьми. Сверкают стразы, бриллианты, блестят обнаженные плечи и руки, пестреют платья, перья, цветы. И Урсула чувствует себя ужасно смущенной, несмотря на то, что она при драгоценностях, на ней откровенное открытое мини-платье, на ногах – максимально открытые лабутины с яркими тонкими ремешками… казалось бы, всё безупречно и нечего тут стесняться. Она знает, что необходима здесь, что её ждут; она идёт вдоль партера, торопливо переступая ногами, не смея поднять глаз – отовсюду устремлены на неё восхищенно-любопытные взгляды – пробирается куда-то вдаль, к сцене, где виднеется безмолвный оркестр. «Какая потрясающая фигура! – произносит чей-то знакомый голос. – И как же я раньше-то не замечал!?» «Какие ножки, какая попка, я-бы-вдул, о-о-о!» – восклицает кто-то вслед. «Я-бы-вдул! Я-бы-вдул!» – раздаётся по всему залу, проносится по рядам и заставляет Урсулу двигаться быстрее. «Что это такое имеется в виду? – думает она. – Куда это они собираются дуть?».

Но ей некогда думать. На сцене множество людей. Все они смотрят на Урсулу, едва скрывая восхищение. Со стесненным сердцем она входит на возвышение, оглядывается… Что это такое? Стразы, бриллианты, обнаженные плечи, тысячи биноклей, тысячи любопытных и выжидающих глаз отступили куда-то далеко, далеко… В неясном тумане колышется какая-то зыбь, мелькают бесчисленные огни, едва слышится несвязный говор, похожий на жужжание. На сцене особый мир, что-то своё, отрезанное, независимое от того, откуда она пришла.

Всё задвигалось, заволновалось, целое море звуков наполнило зал: флейты, гобон, кларнеты, альты, виолончели, басы… Потрясающие звуки, похожие на человеческий голос. Волосы поднимаются на голове Урсулы. Она услышала свой голос. Ей кажется, что она тает. Её звуки всё могущественнее и согласнее вливаются в стройную разноголосицу оркестра. Но ей слишком больно. «Нет, это не может продолжаться, – думает она, – я не возьму этой ужасной ноты… связки порвутся… я изойду слезами!» Но звук вылетает, и она вскрикивает с каким-то горестным упоением: «Ах, как хорошо! Ах, как я счастлива!»

Музыка кончилась, гром рукоплесканий наполнил зал, сливаясь в единый восторженный ликующий вопль, словно шум разыгравшейся вдали и всё приближающейся бури. Урсула стоит на краю сцены, ждёт. И вот из сплошного рёва вырываются отчетливые слова: «Браво, Урсула! Урсула Лейтис, браво!» Тогда она поняла, что всё кончено. «Что это… мне больно?» – недоумевает она и вскрикивает: мелкие капли крови капают откуда-то прямо на её ноги, кажущиеся босыми в открытых туфлях. И снова послышались нетерпеливые крики: «Браво Урсула Лейтис! Урсула! Урсула, браво!»

«А ОН? Где же ОН?» – прошептала она. С упавшим сердцем она вглядывается в лица зрителей. И вдруг из разряженной толпы выступает ОН, протягивает огромный букет цветов под оглушительный ликующий рёв публики. «Наконец я стала счастлива!» – с быстротой молнии проносится в её голове. Урсула схватывает букет и… точно кто толкнул её: в холодном поту, с лихорадочной дрожью во всём теле она проснулась.

И не могла больше спать. Не заправляя постель, она надела пуловер с психоделическими принтами, раздвинула шторы, увидела оживленное движение по обеим набережным Фонтанки, закуталась в черное, с драконами кимоно, сжалась в глубоком просторном кресле. И долго сидела, не отрываясь от окна, временами вздрагивая, с тяжелой головой, с ноющей болью в сердце, представляя, будто стоит на скале с вампирским романом «Сумерки» в одной руке и пистолетом в другой.

Урсула всегда была сложным ребенком, а в пятнадцать лет и вовсе слетела с катушек: стала приходить домой за полночь, постоянно меняла парней и жаждала самоутвердиться. В её голосе нередко слышалась тревога, а на лице застыло выражение отчаяния.

Мировоззрение Урсулы складывалось под влиянием поп-звёзд. Леди Гага научила её, что отличаться от других нормально, Кеша научила её быть собой и плевать на чужое мнение, Бруно Марс научил её делать всё для любимого человека. Музыка научила её жить. Тексты песен любимых исполнителей подсказывали, как надо действовать: «Убей людей, сожги дерьмо, пошли школу на хер!»

У неё было как у всех, проблема взаимности – те, кто нравился ей, не обращали на неё внимания, а её ухажеры не нравились ей. Но она переживала эти сложности острее, чем другие. Она пыталась завести знакомства с парнями постарше, лет 18–20, но ей попадались сплошь напыщенные лопухи и дрочилы, не предлагавшие пищи для размышлений и переживаний. Возрастная планка была поднята, но теперь вместо двадцатилетних лопухов и дрочил пошли тридцатилетние – лопухи и дрочилы, которые мялись в присутствии страдающей девицы, с которой явно надо что-то делать, а что – не очень понятно.