Он украл мои сны

Он всегда был загадкой. Сложно было найти другого человека, характер которого оставался бы столь же неуловим. Когда познакомились и стали встречаться, он производил впечатление открытого прямодушного человека, этакий комсомольский лидер, рубаха-парень. Таню привлекла его улыбка, самая подкупающая из всех, что она видела. От этой улыбки будто исходил свет, и те, кто видел её, ещё долго оставались под её обаянием. Все, кроме Арины (у матери с самого начала была предвзятость по отношению к Андрею), радовались за Таню, что она встретила такого мужчину. Но спустя три года Таня, ставшая ему достаточно близкой, так и не поняла, что за этой улыбкой кроется. Бывают такие люди, о которых много знаешь, но они кажутся вечно непроницаемыми. Для бизнесмена это полезно: к такому человеку люди тянутся, хотят найти в нём свои же хорошие черты. Но если это не получается, то интерес оборачивается протестом. Проблема в том, что его невозможно отнести ни к одной категории. Кто он – хороший человек? Негодяй? Амбивалентный тип? Ему нельзя привесить ярлык. А значит невозможно приручить.

Таня вспомнила, что жена Андрея – нерусская, и задумалась: кто из национальностей самый темпераментный? Восточные женщины? А как же русские, что и коня, и в баню… С другой стороны, размышляла она, у женщин нет национальностей – они едины в своей любви к мужчинам, в жертвенности ради них, в ревности к любовницам, в ненависти к предавшим. Пострадавшие от любви женщины – совершенно иные люди. Они осторожны с мужчинами во всем, не подпуская ни один из вариантов близко. Они могут допустить его в свою постель, даже в душу, но сердце они предпочитают прятать. Невозможно описать, когда и так раненое когда-то сердце вдоль, режут еще и поперек. Такое ощущение, что жизнь начинает течь уже мимо тебя, ты как в аквариуме наблюдаешь, что происходит с близкими и дальними родственниками, слушаешь советы и рассказы друзей, их наивные проблемы. А в голове только одно – он никогда не будет рядом, больше никогда не посмотрит в глаза, не улыбнется, не обнимет, не прикоснется. Это жестокое самобичевание себя, но именно через него вылечиваются. Сначала обвиняешь себя или его, потом наоборот, потом уже думаешь о совместных ошибках, а потом вспоминаешь изредка, когда есть настроении погрустить.

Хотя Таня продолжала верить и любить оставшихся друзей, не смотря ни на что, она чувствовала, что не выбить из неё любовь к людям, даже всем тем, что она уже успела увидеть за свою короткую жизнь. До полного успокоения ей было далеко, она пыталась разгадать, чем удерживает Андрея его жена.

И снова размышления, бесконечные воспоминания. «Господи, господи», – бессмысленно шептала она, ничего не видя, ничего не слыша, совершенно отключившись от внешнего мира, выражая молитвами свой страх за Андрея (а вдруг правда у него серьёзные проблемы?!), и за себя, оставшуюся в одиночестве (ну не сможет она долго играть роль хорошей жены перед нелюбимым, и как ни крути стариком), без надежды встретить свою любовь. Она не может любить Иосифа, и она не может в то же время жить без любви. Таня чувствовала себя так, словно очутилась в холодной жуткой пустоте, лицом к лицу с жизнью, которая утратила для неё всякий смысл. Зачем ей жизнь без Андрея, без того, что наполняло её? До щемящей тоски ощутила вдруг всю полноту утраченного счастья. Всё глубинное в её душе протестовало против такой несправедливости судьбы. Неужели ей на роду написано терять самое дорогое?

Глава 161

Тане нравилось её новое жилище – как загородный дом, так и городская квартира святого Иосифа. В обоих местах просматривался диалог между старым и новым, от которого и то и другое выигрывает. Этот контраст особенно хорошо был виден в спальне, где одну из стен занимала огромная, 2,7х4,8 метра картина Гилберта и Джорджа. Довольно необычно было видеть Гилберта и Джорджа между плинтусом и лепным карнизом – как будто попадаешь в другое измерение. Тем более странным казалось наличие этой фриковатой постмодернистской работы в спальне старого седого полковника.

Он любил искусство. В его коллекции были работы Энн Хемилтон, Андреса Серрано, Ричарда Серра, Джозефа Альберса. На одной из стен прихожей разместилась композиция из четырёх флуоресцентных трубок работы Дэна Флэвина, а на другой – неоновое граффити Джозефа Кошута «Визуальное пространство неизмеримо».

Полы в доме были выкрашены под черное дерево или покрыты пробкой, а стены в гостиной обтянуты серой фланелью. Мебель в гостиной – в основном белая: Иосиф Григорьевич решил, что разнообразия форм и текстур будет достаточно. Здесь он поставил друг против друга два четырехметровых дивана в стиле Германа Миллера. Интерьер дополнял филиппинский деревянный столик XIX века, пара оттоманок Snoock Studio, на стенах – фотоработы художника Трэйси Моффата.

Пространство квартиры было достаточно обширным (четыре комнаты), мягким, живописным, гибким и приспосабливаемым. «В том числе, – думала Таня, – и к запросам детей».