Он умел касаться женщин

— Меня не нужно хвалить. Я не собака.

— С чего ты взял, что я считаю, что ты собака, Люк?

Юноша сначала ничего не ответил. Промолчал, а затем, спустя несколько секунд, добавил:

— Ощущения такие. Нужно заслужить твою любовь, как услужливая псина.

— Не стоит заслуживать моей любви. Я тебе ее отдам просто так, потому что во мне она есть.

— Так где же она? Покажи мне ее!

— Вот она.

Мать обняла своего сына, левое ухо Люка уткнулось прямо в сердце женщины — из груди доносились громкие быстрые удары. Несмотря на тихие, спокойные речи из ее холодных уст.

Мать была теплая, как зимний тяжелый бушлат отца, без дела пылившийся в шкафу до наступления морозов.

Люку все это время не хватало матери. До этих объятий юноша даже не подозревал, что теперь не сможет без них жить. Сейчас он прекрасно понимал своего трусливого брата — почему тот постоянно бегал тайком к матери, чтобы она его обнимала.

Это так много, когда тебя просто обнимают. Когда ты, самостоятельный и взрослый, чувствуешь себя слабым и нужным. Да, можно быть и слабым — если тебя постоянно обнимают.

В этот чудесный и редкий момент своей жизни Люк проникся пониманием по отношению к Миа.

— Когда ты вырастешь, я тебе кое-что расскажу, Люк.

— Что ты мне расскажешь? — спросил юноша, глаза которого на этот раз были мокрыми и чистыми. Не подозрительными, не выражающими презрение, а чистыми, словно их вымыли, смахнув всю грязь.

— Это секрет.

— Расскажи мне этот секрет сейчас же.

— Нет, — улыбнулась женщина. — Позже расскажу.

— Я буду рад твоему секрету или нет?

— Ты после него не сможешь жить как раньше, Люк.

— Что же это за тайна такая? Только любопытнее стало.

— Я обязательно тебе расскажу, а пока живи так, словно тебе осталось жить считаные дни.

— Это меня как-то изменит?

— Очень изменит, Люк. Ты больше никогда не будешь прежним. Клянусь тебе, так как знаю тебя, как себя.

— Меня ничего в этой жизни не изменит, мама, если я этого не захочу сам.

— Ошибаешься, Люк. Я тоже много раз обжигалась, считая, что могу держать в руках огонь.

— А ты могла бы мне рассказать эту тайну, если я открою тебе свою?

Юноша пошел на детскую хитрость.

— Нет, — улыбнулась женщина. — Моя тайна не сравнится с твоей.

— Откуда тебе знать, если я тебе о ней еще не рассказывал? Вдруг она окажется равной твоей?

— Просто знаю и все. Больше не проси меня, не расскажу.

— А когда я ее узнаю? Через одиннадцать лет, как узнал о твоей любви ко мне и что у тебя сердце быстрое и громкое, хоть говоришь ты тихо и медленно? Или ты унесешь эту тайну с собой в могилу?

— Я обязательно расскажу тебе, Люк. Слово даю.

— Хочу верить, что твое слово весит не меньше моего, — сказал юноша, по прежнему слушая стук сердца своей живой и теплой матери. Самую приятную песню.

— Может быть, и больше, Люк.

— …

Юноша просто застыл в объятиях и ничего не говорил. Так он просидел больше двадцати минут, руки Ребекки уже давно затекли. И женщина терпела самую приятную на свете боль.

— А я не пытался покончить с собой, — вдруг сказал Люк.

— Почему тогда ты бросился головой о камень?

— Я не бросался. Точнее не хотел этого. Мне хотелось просто повторить свой полет над обрывом, тогда он длился почти три секунды. По времени, проведенному в воздухе, — добавил юноша.

— Ты учился летать?

— Да. Сначала на деревянных крыльях из досок, а затем на собственных руках.

— Тебе удалось пролететь так долго на досках?

— Нет. На руках. — На этот раз Люк ответил просто, без гордости в голосе, так как не надеялся, что мать ему поверит.

— Это невероятно, Люк. Думаю, что у тебя обязательно получится повторить этот полет.

— Ты серьезно?

— Почему нет? Если получилось раз, значит, это не случайность. Получится и во второй раз.

— Я не буду больше пытаться.

— Почему?

— Мне незачем теперь.

— А зачем было нужно раньше, Люк?

— Чтобы доказать тебе, что я особенный и умею так, как не умеют другие.

Мать ничего не ответила, но Люк услышал, что ее сердце забилось сильнее после его слов.

— Я, наверное, пойду. У меня уже ноги затекли так сидеть. Да и Миа может нас увидеть. Он ведь твой любимчик, не выдержит такого предательства, — выдавил из себя каплю яда Люк перед тем, как уйти.

— Приходи, когда посчитаешь нужным.

— Может, и не приду больше, — сказал гордый юноша, но внутри прекрасно знал, что теперь будет приходить к матери практически каждую ночь, чтобы слушать удары ее сердца и греться.

Женщина ничего не ответила, а лишь отпустила его.

— Люк, постой…

Юноша остановился у двери и повернулся к матери.

— Что?

— Тебе бы хотелось смотреть на женщин?

— Да.

— Смотри. В этом греха нет.

— Греха нет во всем, что ты мне позволишь, мам. Спасибо.

— Доброй ночи, Люк.

— Доброй ночи.

Юноша тихо вернулся в свою кровать. Кажется, Миа все это время крепко спал и ни о чем не догадывался…

* * *

Директор вошел в квадратную комнату, по центру которой стояла широкая кровать, застеленная покрывалом молочного цвета.

Справа от нее, прямо у окна, в собранном виде стояло небольшое кресло-раскладушка, служившее хозяевам самым обыкновенным креслом.