Он уже идет

Шайке тут же приуныл. Судя по всему, балагула собрался разразиться нравоучением. С тех пор как раскаяние овладело его душой, произнесение назидательных речей стало любимым занятием возчика. В Куруве он уже всем изрядно надоел со своими наставлениями. Чуть что – Мендель-Зисл начинал произносить проповедь, словно раввин перед Судным днем. Пользуясь правом старшего, он давно прожужжал Шайке уши, но деваться было некуда, не выходить же под дождь!

– Говори-говори, – одобрил друга Довале. – Делать все равно нечего.

– В бейс мидраше ребе Хаима из Цанза был особый порядок конца недели, – степенно, голосом знающего себе цену рассказчика, начал Мендель-Зисл. – В ночь с четверга на пятницу учились несколько часов подряд, а потом устраивали застолье, посвященное хасидским рассказам. Обычно цадик не принимал в них участия, и разговоры часто затягивались до глубокой ночи. Но как-то раз, в самом разгаре застолья, ребе Хаим вошел в бейс мидраш и внимательно оглядел пирующих.

– Чем вы заняты? – спросил он.

От внезапного появления цадика, от его горящего взора и возвышенного облика хасидов объял священный трепет, и они не смогли вымолвить ни слова. Тогда ребе Хаим повторил свой вопрос:

– Так все-таки, чем вы заняты посреди глубокой ночи?

Один из хасидов набрался смелости и ответил:

– Мы рассказываем друг другу истории о духовной работе праведников.

Ребе Хаим раскурил трубку, и бейс мидраш стал наполняться клубами ароматного дыма. Его было необычно много, и постепенно он заполнил все помещение, словно из полей ветер принес облако ночного тумана. И тогда цадик заговорил:

– Знайте, есть на свете птица, именуемая Па. Ее ноги покрыты незаживающими язвами. Когда Па опускает голову и смотрит на свои ноги, сердце ее переполняется отчаянием и жизнь становится ей противна. Муки столь нестерпимы, что Па больше не в силах их переносить и готова немедленно расстаться с этим миром. Но Всевышний, Творец всего живого, по великой милости Своей создал для птицы крылья, состоящие из перьев удивительной красоты. Нет ни одной краски в мире, ни одного оттенка цвета, которыми не переливались бы эти чудесные перья.

И когда Па поднимает голову и смотрит на свои крылья, то ее умирающая от мучений душа наполняется жизнью, сердце начинает биться в полную силу и радость наполняет тело.

Ребе Хаим замолк и раскурил погасшую трубку. Хасиды, затаив дыхание, ждали продолжения рассказа.

– Вот так и человек, – выпустив несколько клубов дыма, заговорил цадик. – Когда он смотрит на себя, кровь почти замирает в жилах от горечи и тягот этого мира. Но если он поднимает голову и переводит свой взгляд на Небеса, душа его переполняется радостью, а тело получает новый заряд жизненных сил. И если этот человек прилепляется душой к вере, отблеск небесного сияния, бесконечного света Всевышнего, озаряет его сущность, а мир, полный обид, несчастья и несправедливости, перестает казаться горьким и безнадежным.

Мендель-Зисл откашлялся и внимательно посмотрел на Довале и Шайке.

«Ох, это еще не все, – сообразил Шайке. – Нравоучение только сейчас начнется, ох…»

Он не ошибся, Мендель-Зисл выдержал паузу и продолжил:

– Что, собственно, хотел сказать ребе Хаим своим хасидам? У каждого человека есть крылья, и с их помощью он может вознестись над нашим миром и увидеть свет Шхины, Божественного присутствия. Но чтобы увидеть эти крылья, необходимо поднять голову. Тот, кто продолжает смотреть вниз, остается погруженным в сумерки и боль материальности.

Человек стоит у барьера, и все зависит от его взгляда, от того, куда обращен внутренний взор.

Если он смотрит вниз – находит множество причин для огорчения и скорби, способных отравить жизнь и сделать ее невыносимой.

Если же человеку удается поднять голову, он обнаруживает, что у него есть крылья, а над ним небо, полное надежды и света.

Так что не так уж у нас плохо. Сухо, нет ветра, солома свежая, а со свечами Бог поможет! И если…

– Бог поможет? – переспросил Шайке, не зная, как остановить разговорившегося балагулу. – А вот ребе Михл говорит, Бог не помогает.

– Что значит не помогает? – удивился Довале. – Кто же тогда помогает, если не Он?

– Бог не помогает, – упрямо повторил Шайке. – Ребе Михл говорит, Бог делает все.

– Ну, раз так, – удивился Довале, – почему же Он отобрал у нас ханукальные светильники? Неужели Он не хочет, чтобы мы выполнили заповедь?

– Не знаю, – пожал плечами Шайке.

– Сейчас я пойду к хозяйке, – решительным тоном произнес Довале, – и попрошу у нее еще пять свечей.

– Упаси Боже, – замахал руками Мендель-Зисл. – Они тут в деревнях и без того уверены, будто все евреи колдуны. Хозяйка решит, что мы замыслили какое-нибудь чародейство, и разнесет потом по всей округе. Нельзя, нельзя!

– Ох-ох-ох, – закряхтел Довале и начал ворошить солому, вырывая ямку поглубже. – Сейчас бы еды горячей, да чаю, да… – он поглядел на собеседников и, спохватившись, добавил: – И шесть свечей, заповедь исполнить.

Он помолчал немного, а затем, скорчив губы в иронической ухмылке, добавил, не отрывая глаз от лица Менделя-Зисла: