Она

Я заказываю салат с потрохами. Мать колбаску андуйет из Труа. Минеральную воду для обеих. «Ты зря теряешь время, мама. Я не поеду к нему». У меня мерзнет кончик носа. Погода хорошая, но повеяло холодом.

– Он теперь старик. Ты его дочь.

– Это больше ничего мне не говорит. Что я его дочь. Это ничего для меня не значит.

– Он возьмет тебя за руку, только на минутку, и ты все поймешь. Тебе даже не придется ничего говорить. Знаешь, он ведь тает день ото дня.

– Не сотрясай понапрасну воздух. Ешь.

Я не понимаю ее настойчивого желания облегчить конец этого человека. А все эти семьи в слезах, все эти семьи в ярости – о них она забыла? И все, что нам пришлось пережить за долгие годы из-за него, из-за того, что он сделал, – она и это стерла из своей головы?

– Со временем я научилась милосердию, Мишель.

– Вот как? Да, я об этом слышала, говорят, что это хорошо. Ты довольна? Знаешь, я тебе завидую, что у тебя такая дерьмовая память, другого слова не подберу. Дерьмовая. Совершенно дерьмовая.

Встретившись с Анной, я еще в ярости.

– Мы пережили ад по его вине, ты это знаешь, правда, а теперь она в своем углу решает, что пора зачеркнуть прошлое, вот так, взмахом волшебной палочки, нет, я сплю? Скажи, я сплю? Тебе не кажется, что эта старуха выжила из ума?

Анна протягивает мне коробочку жевательной резинки. Я беру одну. Жую, и мне легчает. В глубине души я мечтаю ее изолировать. С ним, если она хочет, если так к этому стремится. Бай-бай, мама. Тут наши пути расходятся. Я мечтаю об этом. Мне стыдно за такие мысли, но я об этом мечтаю.

Рассеянный образ жизни, который она ведет, – в противоречии с этой ролью доброй души при моем отце, – уже изрядно меня раздражает. Она не должна перегибать палку. Зря она думает, что сможет заставить меня согласиться на эту последнюю встречу, она переоценивает свои силы.

Мой тогдашний дружок, в которого я была безумно влюблена, плюнул мне в лицо, когда моего отца арестовали, – и я не знаю ничего на свете, что могло бы сильнее разбить сердце.

Уже смеркается, когда я возвращаюсь домой. Я теперь выхожу из машины, только вооружившись баллончиком и армейским фонарем, вес и размеры которого должны дать мне решающее преимущество над противником, – если верить продавцу, с улыбкой подкидывавшему его на ладони. Я прохожу, пятясь, не задерживаясь, полсотни метров, отделяющие гараж от входной двери. Сосед напротив дружески машет мне рукой, потом другой высовывается, чтобы спросить, все ли у меня в порядке. Я энергично киваю.

Темная машина припаркована возле моего дома, чуть поодаль, полускрытая массой еще не опавшей листвы. Уже второй вечер я ее вижу. Вчера мне не хватило мужества, и я тянула время. Сегодня вечером я готова. Давеча, когда она припарковалась, я стояла у окна, промывая рис. Я подалась вперед.

Уже недостаточно светло, чтобы различить кого бы то ни было внутри машины, – я вообще никого не вижу, луна светит лишь бледной четвертушкой, тусклой от облачной дымки, тянущейся ввысь, – но я знаю, что он там, за рулем, что его мысли направлены ко мне, что они отчаянно ищут, как бы до меня добраться.

Я спокойна. Сосредоточена и напряжена. Мне не страшно. Я уже не раз имела случай убедиться, что страх как рукой снимает, когда отступать некуда, а я как раз в такой ситуации. Я полна решимости. Я жду. Пусть он придет ко мне. Я притаилась в полумраке и поджидаю, когда он выйдет. Я готова его встретить. Угостить газом, чтобы заплатил за все. Едва пробило десять часов, но здесь в ноябре с наступлением темноты нет ни души. Путь для него свободен.

Вдруг – я не верю своим глазам – вспыхивает огонек зажигалки. «Он шутит!» – ахаю я, совершенно ошеломленная.

В одиннадцать он закуривает третью сигарету. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать от злости. Больше терпеть невозможно. Забыв о всякой осторожности, обо всех мерах безопасности, я решаю выйти к нему, коль скоро он не идет ко мне. Я приоткрываю дверь, присев на пятки, и, кусая губы, выскальзываю наружу. Огибаю дом, чтобы зайти ему с тыла – дыхание перехватывает, ноги дрожат, зубы сжаты, – вооруженная фонарем, аэрозолем и моим неудержимым желанием покончить с этим.

В память о нем во мне осталось лишь слабое жжение да несколько бледнеющих синяков, но важно не то, что я чувствую физически, – повторюсь, я имела опыт, который считаю много худшим, если ограничиться проникновением stricto sensu[2], – важно, что я чувствую душевно, важно, что он взял меня силой, вот что вооружает сейчас мою руку.

Я хочу воспользоваться эффектом неожиданности, взять пример с него. Я была еще в шоке, когда он придавил меня к полу, мое сердце еще не забилось вновь, когда он рвал на мне трусы, и я еще не поняла, что со мной случилось, когда он вошел в меня и овладел мной.

Я глубоко вдыхаю. Собираюсь с силами. Думаю, а не повернуть ли назад, молча кривя рот, потом моя рука и армейский фонарь одновременно описывают дугу, и стекло со стороны пассажира разлетается вдребезги.