Она была такая хорошая

Люси сказала, что, если бы Айрин Сауэрби так уж хотелось повидать Эдварда, она могла бы в любое воскресенье прийти к Бассартам, когда они там бывают. Так-то оно так, ответил Рой, но ему кажется, что тетя Айрин думает, будто они сердятся на нее так же, как на Джулиана, за то, что она была против их брака. Она ведь не знала истинную причину их размолвки с Джулианом, а они не могли сказать правду ни ей, ни остальным родственникам. Конечно, ужасно думать, что тетя Айрин и не подозревает о том, что собой представляет ее супруг, но у них хватает и своих забот, и Рой считает, что им нечего лезть в чужие дела. А кроме того, наверное, для нее же лучше, что она ничего не знает. Но, собственно, дело не в этом. А в том, что тетя Айрин уверена, будто они сердятся именно на нее…

Тут Люси прервала его и сообщила, что миссис Сауэрби не так уж далека от истины.

Как? Неужели они все еще сердятся на тетю Айрин? В самом деле? До сих пор?

Но Люси продолжала: ей известно, что мать нашептывает Рою по воскресеньям. Так, может быть, в следующий раз он воспользуется случаем и шепнет ей, а подумала ли ее сестра Айрин об Эдди, по которому она, видите ли, так скучает, когда ее муж подбивал Роя на развод?

— Ну, а зачем?

А затем, что неужели Рой до сих пор не понял, как планы Джулиана опасны для Эдварда, как они могут омрачить его детство? Возможно, Рой тоже думает, что семьей можно пожертвовать ради своих собственных эгоистических интересов?

— Ну, нет. Ясное дело, нет. Слушай, к чему же так обижать?

Разве он не ужаснулся, прямо-таки не содрогнулся от отвращения, услышав о романах Джулиана? Разве она не замечает, что он до сих пор испытывает те же чувства? Когда он временами вспоминает, что Джулиан уже столько лет скрывает ото всех свои шашни, он просто себя на помнит от ярости. Неужели она серьезно может ставить его на одну доску с Джулианом Сауэрби? Разве он не отказался от мысли о разводе после первых же пяти минут размышления? Брак — это вам не какая-нибудь ерунда, которую можно выбросить в окошко, словно старый башмак. И не какой-то проходной двор, куда можно зайти от нечего делать, а потом преспокойно выйти. Чем больше он думает, тем больше понимает, что в жизни человека нет ничего серьезнее брака. Да и к тому же семья — основа всего общества. Разрушьте семью, и что останется? Все люди разбегутся куда глаза глядят. Наступит полная анархия. Попробуйте представить мир без семьи — и увидите, что это просто невозможно. Конечно, есть такие, что готовы чуть что бежать к адвокатам. Если что не по-ихнему, так сразу в суд — побоку детей, побоку чувства другого человека. Но если муж и жена взрослые люди, они сядут и обсудят все разногласия, все обиды, и каждый сможет заявить о своих претензиях, а потом и признать, в чем он не прав (потому что никогда не бывает, что один всегда прав, а другой нет), — и тогда эти двое, которые поняли, что уже хватит быть детьми, вместо того чтобы ехать в Неваду, бок о бок впрягаются и начинают строить семейную жизнь. Именно «строить», о чем вы, конечно, и не помышляете, когда в вихре вальса влетаете в святое супружество, воображая, что это будет всего-навсего продолжение легкомысленного ухажерства. Нет, семейная жизнь — это труд, к тому же тяжелый и чертовски важный труд, особенно когда на свет появляется ребенок, которому ты так нужен, как никому на свете.

Люси не терпела притворства и поэтому изо всех сил старалась поверить, что Рой не притворяется, что он действительно верит в свои слова, но даже и так ее воротило от его разглагольствований.

После обеда у Бассартов Эдди везли к папе Уиллу. Сначала прабабушка кормила его печеньем, приготовленным специально к его приезду, затем прадедушка показывал фокусы, которыми, по его словам, он обычно развлекал маму Эдварда, когда та была маленькой девочкой. Он просил Эдди закрыть глаза, а сам оборачивал носовым платком руку и два пальца, которые должны были изображать уши. Ну-ка, Эдвард Бассарт, говорил он, открывай глаза, это зайчик, он хочет с тобой познакомиться. И верно, перед Эдди был зайчик с длинными ушками и крошечным ротиком, который задавал множество вопросов об Эдварде, его мамочке и папочке. В конце беседы Эдварду разрешалось шепнуть на ушко зайчику одно желание. И вот как-то раз, к восторгу всех присутствующих (кроме папы Уилла, который считал, что он недурно умеет изменять голос), Эдди объявил: ему больше всего хочется, чтобы зайчик был настоящим.

— То есть как это настоящим? — спросил прадедушка.

— Не из платка.

Больше всего Эдвард любил забраться на табурет рядом с бабушкой Майрой, когда она что-нибудь подбирала для него, или сесть прямо ей на колени и «играть» самому. Она нажимала клавиши его пальцами, и из пианино с запинкой вылетали звуки знакомых песенок — «Братца Жака», «У Мэри был ягненок» и «Майкла Финнегана», недавно разученного им с папой Уиллом. Каждый раз Эдди, бабушка Майра и папа Уилл пели хором, в то время как прабабушка сидела с тарелкой печенья на коленях, а Рой, растянувшись в кресле, коротал время, постукивая носком одного ботинка о носок другого.