Она читала на ночь

– Сколько можно? – удивилась Ксения. – Уж неделю как похоронили человека, а ты все не просыхаешь.

– Это ты… с-сука… его п-погубила! – истерически взвизгнул Эд. – Ты и м-меня х-хочешь довести! С-сука…

– Что ты несешь? – опешила Ксения. – При чем тут я?

От возмущения Эд немного протрезвел. Он поднялся на четвереньки, потом, покачиваясь, встал на ноги и с трудом доковылял до дивана. Старые пружины жалобно скрипнули.

– Р-рыба приехал! Он как у-узнал… что Андрон… что это т-ты его…

– Что еще за «рыба»? – спросила Ксения и тут же вспомнила, что Рыбой называли приятеля Андрона, Константина Рыбаченко, который занимался поставками спиртного для сети магазинов Якимовича. – А-а! Это Костя, что ли?

Она не знала Рыбу в лицо, но слышала о нем.

– К-Костя… да! Так что… б-берегись т-теперь… Рыба з-за др-р-руга… – Эд пьяно махнул рукой и икнул. – Б-берегись…

– Хватит чушь нести! – рассердилась Ксения. – У вас что, от водки мозги набекрень съехали?

– Это в-все ты… – бормотал брат, засыпая. – В-ведьма… Сгинь! У-у-уйди!..

Эд не выносил, когда сестра в упор на него смотрела. Ему казалось, что все его тело начинает ломать и крутить, а в голове воцаряется полнейший хаос.

Ксения увидела, что он заснул, и вернулась в свою комнату. Она не придала значения болтовне брата. Постоянное пьянство сделало Эда не способным здраво мыслить. А может, он таким родился. Последнее больше походило на правду.

– Господи! – вздохнула Ксения. – Как мне все надоело!

Ей еще с начала весны хотелось уехать в Крым, к морю, сидеть на каменистом берегу и слушать шум прибоя. Там она будет писать свои этюды…

Ксении нравился цвет моря, синий и блестящий, чистая линия горизонта и прозрачность южного воздуха. Она мечтала о доме на берегу, откуда открывался бы необозримый голубовато-сиреневый простор. Но где взять столько денег? Возможно, Эд не так уж глуп, что придает этим бумажкам значение.

Мысли Ксении плавно перешли на Филиппа Чигоренко. Буквально на днях она столкнулась с ним у самого дома. Интересно, он действительно приехал к знакомому? Ей стало смешно. Ну не ее же, в самом деле, поджидал директор «Геополиса», чтобы подвезти к магазину, а потом пригласить в кафе? Они ели чудесную форель с белым соусом и пили «Цинандали».

– Вы уже не торопитесь? – улыбнулся Филипп.

– Нет, – покачала головой Ксения. – У меня была назначена встреча с Сашей. Это продавец из «Акварелей». Я покупаю у него пастель и хорошие кисти. Когда поступает качественный товар, он мне звонит, и мы встречаемся.

– Мне повезло.

– Почему?

– Если бы Саша позвонил в другой день, я бы не смог угостить вас форелью.

Ксения засмеялась. Ей было легко и приятно рядом с Филиппом. В конце концов, она ничего плохого не делает. Просто сидит и болтает. И он тоже… ведет себя чисто по-приятельски.

– А какие картины вы пишете? – спросил Филипп. – Пейзажи? Портреты? Натюрморты?

Она пожала плечами.

– Все, что нравится. Люди меня мало привлекают. Я имею в виду как типаж. У них такие… пустые лица, что становится неинтересно. А вот природа, ее краски – это может увлечь по-настоящему. Задумывая картину, я не успокаиваюсь, пока не закончу ее. Хожу как во сне. Краски сами ложатся на холст или картон… надо только остановить мысли и слушать голос неба.

– Голос неба?

– Ну да… Я так называю вдохновение. Оно рождается прямо из звезд и снисходит на меня, а руки только исполняют замысел. Поэтому я редко пишу.

– Ждете вдохновения?

Она кивнула без тени улыбки:

– Представьте, да. Не верю, что можно создать стоящую вещь, пыхтя от усердия. Усилие и творчество – несовместимы.

– А я слышал другое мнение, – возразил Филипп.

– Наверное, их столько, сколько на земле людей! – легко согласилась Ксения. – Каждый думает по-своему. Индивидуальность привлекает, а стереотип или шаблон вызывают неприятие. Во всяком случае, у меня.

– Хотелось бы посмотреть ваши работы.

Ксения внимательно взглянула на Филиппа. Он наливал вино в бокал, и его рука дрогнула.

– У меня почти ничего нет… – задумчиво произнесла художница. – Я все продаю. Когда картина написана, я не могу держать ее дома.

– Почему?

– Сама не знаю. Как будто бы внутри что-то просыпается и начинает расти, пока не разрешится тоской или слезами. – Она вздохнула. – Вряд ли вы меня поймете…

Филипп молчал. То, что она сказала, действительно озадачило его.

– Ваши картины вызывают печаль?

– Наверное, только у меня. Но это потом, когда работа закончена. Сначала все по-другому. Начинается какая-то лихорадка, сродни болезни. Стою у мольберта днями и ночами, не ем, не сплю… словно пытаюсь дотянуться до чего-то незабываемо дорогого… а оно ускользает. И наступает опустошение. Полное. Становится так одиноко, как будто на земле больше нет ни одного человека, кроме меня. Вас это удивляет?

– Творческая личность не похожа на других, – уклончиво ответил Филипп. – Вероятно, вы тоньше чувствуете.

– Разве не все люди ощущают мир одинаково?

Филипп пожал плечами. Он был не готов ответить. На самом деле он ни разу не задумывался, кто и как воспринимает этот мир. Одинаково или по-разному? И вообще, важно ли это?