Она что-то знала

– Не забудьте, было нам всего-то по двадцать два годика. И не знали мы толком ничего ни про жизнь, ни про смерть. «Жить и умереть вместе» – это был красивый лозунг вроде пионерского, мы ведь под лозунгами жили, как грибы под деревьями, под девизами зрели-вызревали, под звонкими трубами росли… Жить и умереть вместе… Тогда казалось, что иначе и быть не может.

– Простите, Алёна, я отказываюсь вас понимать. Как это – умереть вместе? В смерти никто не волен! А если несчастный случай, а если болезнь кого-то из вас подкосит – что, все остальные обязаны были отправляться вслед? Извините, это даже для двадцати лет тяжёлый и глупый бред. Не верю.

– Нет, Анечка, не так. Я ужасно плохо говорю.

– Знаете, Роза Борисовна говорила хорошо, но мне от этого лучше и яснее не стало. Вы излагайте спокойно, простыми словами, не надо заботится об ораторском искусстве. Я пойму.

В мерцающих светотенях от живого пламени свечи лицо Алёны казалось то бесстрастным, то скорбным, то весёлым.

– Я думаю… я думаю, что дружба – это очень хорошо. И всё-таки самый замечательный дружеский кружок – это кружок. Замыкает он человека. И одному неправильно, и только в кружке в своём неправильно. На миру надо жить! Надо размыкать, отодвигать эти границы… А мы ужасно сроднились ещё со школы. Восемь лет мы виделись чуть не ежедневно! И вот я помню этот день, девятого мая семьдесят второго года. Мы в Приморском парке Победы гуляли. Потом пришли к Лиличке, у неё все уехали тогда, было пусто – пустая квартира, чудо немыслимое. Тогда ведь и тридцати лет с Победы не прошло, многие были живы и не стары, память не потускнела, ещё не надо было искусственно возбуждать чувства. «Семнадцать мгновений весны» только что вышли. И мы были в общем празднике. Пили красное болгарское вино, слушали музыку. Бетховена почему-то. Роза любила Бетховена. И она предложила написать красивый, торжественный договор о вечной дружбе. Чтобы мы все поклялись жить и умереть вместе. И мы его написали, и подписали кровью. Да, кровью, укололи пальчик и написали первую букву своего имени. ЛМРА. Лиля сказала, что коряво звучит, и вписала своей кровью маленькое «и» между Л и М. Потом ещё капнули кровью в чашку с вином и выпили – каждая по глотку. Вот и всё.

– Алёна… Послушайте… Лилия Ильинична покончила с собой, но ведь смерть Марины и Розы была случайностью. Передозировка наркотиков, неудачное падение…

Алёна невесело усмехнулась.

– А может быть, при нашем договоре присутствовал… ещё кто-нибудь?Torn, кто взял на себя труд обеспечить... выполнение условий договора?

– Извините, я в мистику не верю.

– И я не верю, вот так, не верующей в мистику, мне и придётся теперь отправляться к подругам.

– Не надо себя на это настраивать! Вы не имеете права умирать! На вас весь Горбатов держится. Как они будут без вас?

– А понемножку, – ответила Алёна. – Поверьте, жизнь обойдётся без любого из нас. Вот я вам всё и рассказала, а теперь спите.

– Я теперь вряд ли усну, после вашего рассказа. Нет, это невозможно, нерешено, неправильно!

– Неправильно? – улыбнулась Алёна. – Кто его знает? Жизнь не из одних гераней да жареных гусей состоит. Насколько я поняла, вы человек одинокий? Так? Вот вы и отвечаете только за себя. А мы жили вместе. Души наши жили вместе. А потом начался раскол, пошли трещины… и Лиля восстановила, может быть, нарушенный порядок. Вы думаете, мне это нравится? Я согласна с этим? Нисколько. Я сама знаю, что обязана жить. А вот на вопрос, хочу ли я жить, я вам не отвечу. Я врач, я воюю со смертью, и я буду бороться и за свою жизнь тоже, всеми лапами. Но я готова ко всему. Вы спросили меня, счастлива ли я, отвечаю вам совсем откровенно: нет. Правильная, полноценная жизнь и жизнь счастливая – разные штуки. Я была счастлива тогда, в семьдесят втором году! Какое счастье у меня может быть сейчас, с моей изломанной-переломанной жизнью, с перетруженной душой, с надорванным сердцем? В бесконечной тревоге за близких? В работе беспросветной? Да я вам больше скажу: и договор тут наш ни при чём. Просто совпало так… Я давно должна была серьёзно заболеть, при моей жизни. Жизнь… Смешное слово, правда? Мы ведь говорим – жызень. Моя жизнь. Майя жызень… Вы спите, Анечка, спите. Уж что-что, а спится у нас в Горбатове отлично.