Она доведена до отчаяния

В доме бабушки пахло камфарой и повсюду стояли статуэтки святых. На первом этаже, оклеенном старыми безвкусными обоями с розовыми фламинго, вдоль лестницы висели семейные фотографии – по одной рамке на каждую ступеньку. Вот фотография моей матери и ее подруги Женевы Свит: девушки в белых платьях и с прическами сороковых годов обнимают друг друга за талии. Сделанный в день окончания школы снимок младшего брата моей матери, дяди Эдди, утонувшего в девятнадцать лет. Свадебные фотографии папы с мамой и бабушки с дедушкой. Мне почти стало жалко бабушку, торжественно стоявшую в атласном платье рядом с женихом, не ведая, что ей суждено потерять мужа, сына и внука, Энтони-младшего.

– Правда, интересно рассматривать старые фотографии? – спросила мать, увидев, что я стою на лестнице.

– Не особенно, – пожала я плечами.

До самого отъезда я нарочно сидела на диване, тупо уставившись в телевизор, односложно отвечала на вопросы бабушки и гримасничала от ее еды.

В автобусе мать начала болтать, какое у нее было детство и что если бы она могла что-то в себе изменить, то избавилась бы от робости. Бабушка хотела как лучше, но…

– …поэтому когда появился Тони и начал мне названивать, окружил таким вниманием, я просто не устояла…

– Какой сейчас смысл об этом говорить? – вздохнула я.

– Как, он тебе ничего не сказал? Я же поэтому и согласилась оставить тебя на неделю! Твой отец попросил о разводе, он от нас уходит.

Автобус с урчанием ехал по автостраде, везя нас домой. В голову мне словно напихали ваты.

– Глупость какая, – произнесла я наконец. – Зачем же он строил бассейн, если решил уйти?

Мать взяла меня за руку.

– Нам придется переехать? – спросила я.

– Нет, переезжает он. Уже переехал.

– Куда?

– В Нью-Джерси.

– А как же работа? Или Мэсикоттша тоже переезжает?

– Миссис Мэсикотт его уволила за интрижку с одной из ее жиличек. Она их застукала и пришла в ярость.

Минут пять мы молчали. Обивка кресла передо мной зарябила от слез.

– Забавно, – произнесла после молчания мать. – Ее не волновало, что у него жена и дочь, а новой любовницы не стерпела… У тебя есть вопросы?

– Кому достанется «Кадиллак»? – спросила я.

– Нам. Тебе и мне. Вот ирония судьбы, да?

– А можно, я все равно пойду к Джанет на девичник с ночевкой?

Неделю я плавала, выглядывая из воды при малейшем шуме. Всякий раз, когда звонила Джанет, я думала, что это папа.

В пятницу мать робко вышла к бассейну в пляжном халате, неся все необходимое – чашку чая, сигареты и спрей для носа. Она неловко открыла сетчатую дверцу, подошла к воде и попробовала ее краем мыска.

– Холодная, – пожаловалась она. Сбросив халат, мама чинно присела на плетеный стул. – Как хорошо… Вылези из воды, поговори со мной.

Я села на край бассейна, мокрая и нетерпеливая.

– Я как раз начала плавать свою норму, – сказала я. – Что ты хочешь?

– Ничего, просто твоей компании. Можно задать тебе вопрос?

– Ну?

– Так, обычная глупость… Мне просто интересно… Если бы ты меня не знала, если бы увидела впервые на улице, совсем незнакомую, как бы ты решила – я красивая или нет?

На ней был старый безвкусный раздельный купальник, который она начала носить, когда растолстела: верх в цветочек, белые трусы с юбочкой и валик синевато-белой жирной плоти между ними.

– Не знаю, – ответила я. – Наверное, ничего себе.

Она вглядывалась в мое лицо, ища правды. А правда, как я ее понимала, была в том, что папа не ушел бы, не будь мать Мисс Безнадегой.

– Правда ничего? – переспросила она.

– Ничего себе жирдяйка!

Ее губы задрожали. Мать потянулась за своим спреем.

– Боже, да я пошутила! – скривилась я. – Уже и шуток не понимаешь?

От папы пришло письмо с почтовым штемпелем Нью-Джерси – один тетрадный листок с обещаниями продолжать любить и платить алименты. Но не было ни слова объяснений, почему он плавал со мной всю неделю, не сказав мне правды, и как можно так сильно захотеть какую-то женщину, чтобы бросить нас. Я впервые обратила внимание на его манеру письма: неуверенные, слабые строки, совсем не похожие на папин характер. «Донна очень хочет с тобой познакомиться, – говорилось в письме, – как только момент будет подходящий».

На девичнике у Джанет я сказала Китти Коффи, что она воняет, как хорек, и обрадовалась, когда она расплакалась. Я жадно ела, танцевала до пота и так громко хохотала, что миссис Норд пришла и попросила меня:

– Потише, дорогая, ладно? А то тебя слышно по всему дому.

«Заткнись, шлюха», – подумала я, но ограничилась гримасой. Я подначивала девчонок не спать, пока хватит сил. Когда задремала последняя, меня вдруг затрясло – сильно и неподконтрольно. Может, папа ушел, потому что я плохая? Потому что я желала, чтобы он женился на миссис Норд вместо мамы? Потому что я сказала маме, что она некрасивая?

К рассвету глаза щипало от бессонной ночи. Я на цыпочках прошла между бугорками из одеял на полу, представляя, что все подруги стали жертвами какого-нибудь глобального взрыва, а я, единственная неспящая, выжила.

Снаружи медленно серело. Во дворе Нордов чирикали птицы. Я оделась, спустилась в холл, босиком вышла из дома и поехала на велосипеде на Боболинк-драйв.