Она доведена до отчаяния

– Про Мэсикоттшу. «Ты разве не напишешь ей письмо с благодарностью?» – спрашивал он. Я держалась из последних сил, отвоевывая каждый час, а он с этой… – Мать вышла из комнаты, высморкалась и вернулась. – Ладно, что было, то прошло. На чем мы остановились? Парадокс.

– Ситуация… Ситуация, которая… Ситуация, которая кажется противоречивой, но тем не менее является истинной. Как-то так.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Я решила рискнуть.

Я протянула руку и забрала у нее сигарету. Мать смотрела, как я глубоко затянулась и выдохнула дым ей за плечо.

– Знаешь, тут есть две девчонки, – начала я, – Розалия и Стася Писек…

В начале весны сестра Маргарет Фрэнсис прервала наш урок, чтобы объявить «граду и миру» о конфискации тетради отзывов. Такие злонамеренные и нехристианские проделки, сообщила нам сестра, строго запрещены в школе Сент-Энтони, и любая ученица, которую застанут с этой тетрадкой, горько пожалеет.

Несколько дней я наблюдала, как красная общая тетрадь на спирали ходит по рядам, стоит мисс Лилли повернуться к классу спиной. На переменах девчонки украдкой передавали друг другу тетрадь, следя, чтоб этого не увидела монахиня, присутствовавшая на игровой площадке. Я, вечный аутсайдер, не знала, что такое тетрадь отзывов, но подозревала, что это как-то связано с сексом или популярностью.

– Долорес, окажешь мне гигантскую услугу? – умоляла Кэти Махони сразу после уроков в пятницу. Ее щеки горели, и она впервые за год произнесла мое имя. По коридору к нам шла сестра Маргарет. – Пожалуйста! Как подруга!

Всю неделю я листала тетрадь отзывов, которую Кэти сунула мне в портфель. Наверху каждой страницы маркерами были крупно выписаны имена одноклассниц, а ниже шли анонимные отзывы. Страница Кэти, первая в тетради, пестрела хвалебными строками: «Слишком хороша, такую не забудешь», «Люби меня, как я тебя!», «Подруги навсегда!», «Вот бы у меня были качели на заднем дворе!» Страница Долорес Прайс создавалась, видимо, задним числом: мое имя простыми чернилами приписали на задней обложке с внутренней стороны. «Я ее не знаю», – стояло в качестве первого отзыва, затем шел целый столбик таких же фраз, а внизу почерком Розалии Писек было выведено: «Уродина, так это не то слово».

Шариковая ручка в левой руке ощущалась странно. Почерк вышел достаточно неуверенным и неузнаваемым. «Тихая, но красивая, – приписала я к комментариям. – С ней стоит познакомиться».

В марте мать пригласили на собеседование на должность секретаря в фирму по борьбе с грызунами. Я сидела на кровати и смотрела, как она, хмурясь, собирается перед зеркалом.

– Ну, сюда-то примут, – сказала она. – Терпеть не могу говорить по телефону, со старших классов ненавижу печатать, до смерти боюсь насекомых и выгляжу как мышь.

– Тебе с отросшими волосами лучше, – заметила я. – Должность у тебя в кармане.

К ужину мать не вернулась.

Сбежала, подумала я. Бросила меня в доме репрессий.

Ели мы с бабушкой в молчании.

– Может, она получила работу и сразу же приступила, – предположила я.

Боже сохрани, ужаснулась бабушка. Нечего и говорить, что' она может принести домой с такой работы.

Когда я домыла посуду, мне вдруг пришло в голову, что мать покончила с собой. Я представила ее в холодном ночном небе, в припадке безумия выскочившую на крыло аэроплана, смеясь над риском. И увидела, как она прыгает…

Я повернулась к бабке, которая пеленала пленкой ужин матери. Я этого не планировала, но неожиданно швырнула стеклянную крышку от кастрюли о стол, разбив ее напополам.

– Нечего было доставать ее сплошь и рядом! – заорала я. – Если она снова чокнулась, то по твоей милости!

Бабушка отпрянула.

– Придержи язык, Долорес Элизабет! – прикрикнула она. – И ты мне тут вздор не городи!

Ее дрожащий голос подтвердил, что она тоже боится.

Но в четверть девятого на подъездную дорожку, дребезжа, въехал «Кадиллак», и мама ворвалась через заднюю дверь.

– Простите, я опоздала! – заявила она. – Знаете что? Я купила машину! – Она была в новеньком оранжевом пальто и обнимала целую гору хрустящих пакетов и свертков. – Представляете? «Бьюик Скайларк» тысяча девятьсот шестьдесят второго года! Будет готов во вторник. Белый. Белый кабриолет! А самое лучшее – этот чертов «Кадиллак» пойдет в счет уплаты! Глаза бы мои его не видели. Ко вторнику будет готов! Я это уже говорила? Я заставила их скостить сто семьдесят пять долларов – сама, лично торговалась!

– Тебя взяли на работу? – спросила я.

– Я туда не ходила. Кому захочется работать на каких-то клопоморов? Ох, ну и денек у меня сегодня! Смотрите!

Она сдернула вязаную шапочку. Ее волосы были платиновыми.

– Что скажешь? – спросила она, повертев головой.

– Это парик?

– Нет, это я!

В дверях появилась бабушка.

– Ну? – сказала мать с нервным смехом. – Кто-нибудь, скажите что-нибудь!

Бабушка покачала головой и обратилась не к матери, а ко мне:

– Помяни мое слово, в следующий раз она пойдет напротив и сделает татуировку у этой самой.