Она друг Пушкина была. Часть 1

Не буду дальше продолжать параллели. Они важны прежде всего как аргумент, что Собаньская и была той самой госпожой К., которая приезжала в Петербург к Рылееву. И что её черты отразил Пушкин в «Арапе». Отыскивая в нём её след, я заметила и поразившее меня сходство писем — Пушкина к Собаньской и Ибрагима к графине. Они проникнуты одинаковыми мучительными воспоминаниями о днях восторга и блаженства. Но самое удивительное — пушкинская графиня носила то же имя, которым Поэт называет Собаньскую, — Леонора.

Я еду, милая Леонора, оставляю тебя навсегда. Пишу тебе, потому что не имею сил иначе с тобою объясниться.

Счастие моё не могло продолжиться. Я наслаждался им вопреки судьбе и природе. <…> Легкомысленный свет беспощадно гонит на самом деле то, что дозволяет в теории: его холодная насмешливость, рано или поздно, победила бы тебя, смирила бы твою пламенную душу, и ты наконец устыдилась бы своей страсти… что было б тогда со мною? Hem! лучше умереть, лучше оставить тебя прежде ужасной этой минуты…

Так запоздало через своего «Арапа» объяснил Пушкин Собаньской мотивы бегства от неё в Одессе, а затем в Петербурге. Здесь уместно привести слова, выписанные Пушкиным из сочинений Георгия Кониского, архиепископа Белорусского: Радость плотская ограничивается наслаждением: по мере, как затихает весёлый гудок, затихает и весёлость. Но радость духовная есть радость вечная; она не умаляется в бедах, не кончается при смерти, но переходит по ту сторону гроба[344]. Человеку свойственно обращать внимание на те изречения, которые сродни его собственным мыслям. Даже для ближайших друзей Поэта его духовный мир остался терра инкогнито. Эта цитата объясняет суть донжуанства Пушкина — бесконечный поиск вечной духовной радости. В ней же и ответ на его неистребимую страсть к Собаньской — женщине, заполонившей прежде всего его душу и дух. Подарившую ему счастье, которым он не сумел насытиться. С которой он познал всё, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении и самого ошеломляющего…

Прочитала ли она когда-нибудь опубликованный после смерти Пушкина роман? Наверное, да. Собаньская до конца сороковых годов жила в России и по-прежнему живо интересовалась литературой. Что думала она о своём достойном ей по гордости возлюбленном, много раз убегавшем от неё и прежде времени — прежде ужасной этой минуты — ушедшем из жизни? Он уходил, чтобы не испытать позор отвергнутого… В беспредельной вечности звучат его обращённые к ней слова:

Прости, Леонора, прости, милый, единственный друг. Оставляя тебя, оставляю первые и последние радости моей жизни… Прости, Леонора, — отрываюсь от этого письма, как будто из твоих объятий; прости, будь счастлива — и думай иногда о бедном негре, твоём верном Ибрагиме.

Прошла жизнь, с нею страсти, страдания, измены и ревность. Но Любовь осталась. Она не кончилась со смертью. Она перешла по ту сторону гроба. Успокоенная, очищенная, освобождённая от земной суеты.

Какие б чувства ни таились
Тогда во мне — теперь их нет;
Они прошли иль изменились…
Мир вам, тревоги прошлых лет!