Она и дракон

Недолго длилась моя нега – на смену летнему приветливому дню пришёл вечер неласковой осени. Тогда доселе приятная прохлада переросла в стойкий, изнуряющий хлад. Он всё выстаивался, оседал у низа, копил силы и неумолимо крепнул; уже не так рад я был, что поселился в этом угрюмом, забытом всеми пристанище. Логово продували все ветры, проносящиеся мимо скалы своими вихревыми маршрутами, и приносили с собой холод дальних краёв и стылость ледяных ночей. В первое время я трясся, как лист под натиском неуёмного ветреного порыва, и прижимал крылья к массивному туловищу в попытках согреться. От шквала укрыться было негде: пещерка моя небольшая, меня-то вмещает кое-как, нет здесь углов, закутков, чтобы спрятаться такой громаде. Только громоздкий валун предваряет вход, но и он ни капли не спасает от всепроникающих сквозняков. Дрожь стала привычна коже, насиженное место казалось теплейшим из углов.

Дни сменялись днями, перекатывались тени по стенам, знаменуя цикличность времени. Дело близилось к зиме, и я предвкушал, как мороз осядет на моей плоти и снег, занесаемый в мою обитель бесщадным ветром, погребёт меня под своим покровом до первых весенних оттепелей. В грот приносило сорванную с веток огненную листву, она липла к моему панцирю, оседала на макушке, застилала глаза. Я не торопился её стряхивать, позволяя падалью ссыпаться по бокам и перегнивать в подобие мягкого пьедестала. Так я и собирал по крупицам иллюзию уюта, больше убеждая себя, что не так уж плохо просто существовать, кутаясь в озноб и терпя пустоту.

Иногда мучил голод. Скручивал внутренние трубы, сжимал то там, то здесь, терзал и сжигал неистово. Когда сосуд терпения иссушался, я нехотя поднимал свою тушу ослабленными мышцами, тяжело перебирал лапами, приближаясь к выходу, со стоном расправлял затёкшие крылья и падал в объятие пропасти. Воздух тут же подхватывал исполинское тело, поддавшись напору могучих крыльев, и я упивался счастливыми минутами, которые дарит полёт. Истощенный нуждой организм напоминает о цели – найти пропитание. Дракону насытить себя не так просто, как можно подумать: вся живность разбегается, только завидев в небе клыкастого гиганта. Спасает скорость; поднимаюсь повыше и мчусь, подобно стреле, к ближайшему пастбищу, как могу, бесшумно. Несчастные животные не успевают сделать и шага, как их тела пронзают когти, а шеи переламываются с коротким хрустом.

Уношу добычу в горы, приземляюсь на ближайшую вершину и там расправляюсь с уже успевшей испустить дух жертвой. Вгрызаясь в сырую плоть, наслаждаюсь теплом наполняющегося желудка и размышляю о том, как хотелось бы избежать неприятного ритуала умерщвления своих жертв. Мне вовсе не приятно приносить другим смерть, но их тела питают моё; отказаться от пищи означает медленную тягучую муку с последующей за ней смертью, теперь уже моей собственной. Вот если бы кто-то свершал за меня неприятный обряд и подавал мне тушки уже остывшими, без запечатлённой в потухших глазах смеси удивления и бездонного ужаса, мне было бы проще заглатывать мясо, не отягощая свой разум тоскливыми думами. Возможно, потому я и редко выбираюсь на охоту и всё чаще выжидаю в моей холодной пещере прихода новой, неумолимой, столь тягостной нужды.

Покидать своё обиталище насовсем я не собирался. Зима уже опаляла затылок своим морозным дыханием, и я готовился к нескольким месяцам непрерывного оцепенения без единой толики тепла. Следовать мне было некуда. Можно было бы подыскать для зимовки пещеру в низовьях гор, ближе к трепещущей жизнью земле, но даже её горячие вены промерзали под куполом беспощадной царицы-зимы и замедляли ход бурлящей в них солёной крови. Положим, были в округе местечки поуютнее и многим теплее, но я всё не двигался с места и кутался в ворох перепревающих листьев. Я боялся бросить свою пещеру, оставить без зоркого хозяина. Временами меня посещали видения, в которых я всё-таки решаюсь перезимовать в ином месте, с приходом тепла возвращаюсь в покинутое убежище и застаю его наполненным колониями разной живности, визгливой, шумной, слишком живой; как они бросаются наутёк, едва завидев меня, в панике натыкаются на стены, друг на друга, начинается переполох. Прогоняю настойчивые наваждения и кутаюсь в листву поглубже – готов стеречь свою обитель до конца своих дней, лишь бы не допустить столпотворения, не позволить разгореться суете.

День за долгим днём, час за неминуемым часом я смирялся с приближающимся засыпанием природы, всё больше цепенея, всё меньше желая.

И однажды, когда я этого совсем не ждал, явилась Она.

Глава 2. Гостья