Она и кошки

— На море хочется, да? Не огорчайся, на пляже лучше вечером: и вода теплей, и море спокойней.

Девочка снова вздохнула, но уже не так обреченно.

— А у вас пока никаких новостей? — И, не дождавшись ответа, радостно взвизгнула: — Ой, мама пришла, ура, сейчас поем!

Тоска опять вошла в подъезд: там хотя бы тень. Надо будет снести вниз скамейку, подумала она, а то ждать на ногах уж слишком утомительно. В это время с улицы послышался гул мотора. Через несколько секунд по ступенькам легко взбежал журналист. В руках он держал сумку и чемодан, а под мышкой — свернутые газеты. Тоска не видела его с прошлого года и смутилась; нагнувшись, она сделала вид, будто уронила что-то, и на его приветствие ответила едва слышно:

— Добрый день.

А когда выпрямилась, мужчина был уже высоко. Спешит, счастливчик! Как не торопиться, когда его ждет Она! Ей вдруг показалась бессмысленной эта караульная служба в пустом подъезде, между залитым солнечными лучами садом и улицей. Потопталась в нерешительности, потом вздохнула и стала спускаться по ступенькам, направляясь к объекту своего беспокойства.

2

Настоящее безумие эта гонка на машине — в одиночестве и почти все время ночью. Но, закончив запись на телевидении и прочие дела, он почувствовал, что не может больше оставаться в Риме, ему сделалось там тошно как никогда: свирепая жара без единого намека на пресловутый западный ветер, тощие кошки среди мешков с отбросами, оставленных на пороге «исторических» зданий, прохожие, изнывающие от зноя, и никого из друзей — все разъехались отдыхать. И вот Джиджи сел в свою «альфу», залил полный бак и поехал на море, к Тони. По дороге остановился, чтобы наскоро перекусить и отдохнуть от слепящих на автостраде фар (да, старею, прежде мог сколько угодно гнать в охотку); после соленой, как селедка, ветчины, его сразу начала мучить жажда.

В Лигурии он решил свернуть с шоссе. Наверно, все же надо сделать привал в Генуе, иначе уснешь за рулем. Вышел в Карикаменто: может, хоть один открытый бар найдется. Из-за какой-то двери, которую охранял швейцар в рубашке с короткими рукавами (его выдавала лишь форменная фуражка), едва слышно звучала музыка. Джиджи сунул бумажку в десять тысяч лир, но тот почти и не отреагировал — только слегка кивнул в сторону ведущих вниз ступенек, освещенных лампой под красным абажуром. Надо же, какая сицилийская лаконичность, подумал Джиджи, уже уставший от ущербных модных словечек и теперь коллекционирующий жесты.

С трудом добился он бутылки минеральной и снова достал бумажник; бармен, молодой генуэзец, изо всех сил старался не бросаться в глаза посетителям ночного бара; наливая Джиджи воды в бокал для виски с ломтиком лимона и листиками мяты, парень доверительно поведал, что он студент и в баре подрабатывает, а в таких местах надо поменьше мелькать. Даже если пьешь воду вместо спиртного. С запотевшим бокалом в руке Джиджи не спеша разглядывал прыгавшие на крохотной площадке фигуры. Только двое тесно прижались друг к другу и не обращали никакого внимания на ритм музыки. Остальные дергались кто во что горазд, как обезьяны. Стороннему наблюдателю трудно было уловить, где партнер, а где партнерша: всех объединяли уродливые хаотичные движения, придававшие этой толпе отвратительный, разнузданный вид.

Старею, такие развлечения уже не для меня, второй раз подумал он, скорей бы очутиться дома. Но будить Тони в такой поздний час не хотелось; сон для нее — проблема, уж лучше он проведет ночь в Генуе, а утром продолжит путь.

Джиджи повернулся, чтобы вновь наполнить стакан, и тут увидел ее. Она пробиралась к площадке; казалось, это белокурое, изящное создание — единственная женщина среди бесформенных мертвенно-бледных призраков; руки ее в отличие от прочих танцующих были прикрыты легкой тканью. Лицо бледное, только на щеках алели два пятна, а может, на них просто падал красноватый отсвет ламп. Обнимавший ее моряк разжал руки, и парочка заплясала вместе с толпой. Двигались красиво и легко, но взгляд Джиджи был прикован прежде всего к ней; она словно не замечала никого вокруг, даже своего партнера. В такт бешеной музыке маленькие груди тоже пустились в пляс под прозрачной блузкой. Однако в движениях не было ничего вульгарного, непристойного, даже бедра покачивались плавно, как будто в некоем ритуале, который она совершала для себя одной. Джиджи было хорошо ее видно: она была прямо против него, но глядела под ноги, так что длинные светлые волосы упали на лицо. Внезапно на последнем визгливом аккорде диск захлебнулся. Девушка подняла голову, откинула со лба прядь; большие глаза цвета речной воды на мгновение встретились с его глазами и равнодушно скользнули дальше. У Джиджи упало сердце от этого мимолетного, невидящего взгляда; он даже вздрогнул. Эти глаза были пусты, как два пересохших озерка. Девушка исчезла вместе с моряком так же внезапно, как и появилась. Джиджи спросил про нее у бармена; тот тоже видел ее впервые, впрочем, женщины, которые сюда приходят, все одинаковы.