Она и он

В ночь перед отъездом его слегка лихорадило. Он шутил и по этому поводу. Кучер, которому он обещал платить поденно, уже подъехал к дверям гостиницы. Утро было свежее. Тереза встревожилась.

— Проводите его до Специи, — сказал Палмер. — Там он сядет на пароход, если он плохо переносит езду в экипаже. Я приеду за вами на другой день после его отъезда. На меня только что свалилось неотложное дело, и я должен еще на сутки остаться здесь.

Тереза, удивленная решением Палмера и его предложением, отказалась ехать с Лораном.

— Я умоляю вас, — настаивал Палмер, — сам я никак не могу поехать с вами!

— Ну, и не надо, друг мой, но ведь не обязательно и мне ехать с Лораном.

— Нет, — возразил он, — вам нужно поехать.

Тереза поняла, что Палмер считает это испытание необходимым. Она удивилась и встревожилась.

— Можете вы дать мне честное слово, — спросила она, — что у вас действительно важное дело?

— Да, — ответил он, — даю вам слово.

— Ну, так я остаюсь.

— Нет, вам нужно ехать.

— Не понимаю.

— Я объясню вам после, друг мой. Я верю вам, как богу, вы же видите; доверьтесь и вы мне. Поезжайте.

Тереза быстро собрала свои вещи в небольшой сверток, бросила его в экипаж и села с Лораном, крикнув Палмеру:

— Вы дали мне слово, что приедете за мной через двадцать четыре часа!

VIII

Палмер, действительно вынужденный остаться во Флоренции и удалить из нее Терезу, видя, как она уезжает, почувствовал смертельную боль в сердце. Однако же опасность, которой он страшился, не существовала. Сковать разорванную цепь было невозможно. Лоран даже и не думал снова привести в волнение чувства Терезы, но, уверенный, что он все же не изгнан из ее сердца, решил вновь завоевать ее уважение. Решил ли он это заранее? Нет, он поступал без всякого расчета, он совершенно естественно почувствовал потребность вновь подняться в глазах этой женщины, которая так выросла в его глазах. Если бы он теперь стал умолять ее, она легко бы дала ему отпор и, может быть, стала бы его презирать. Но он сознательно не делал этого или, скорее, не подумал об этом. Его чутье не позволило ему совершить подобную ошибку. Он искренне и с воодушевлением стал играть роль человека с разбитым сердцем, послушного и наказанного ребенка, так что в конце их путешествия Тереза даже стала сомневаться, уж не он ли жертва этой роковой любви.

В течение трех дней, которые они провели с глазу на глаз, Тереза была счастлива возле Лорана. Перед ней раскрылась новая пора изысканных чувств, путь, еще неведомый ей, потому что прежде эти чувства из них двоих были доступны только ей одной. Она наслаждалась радостью любить без угрызений совести, без тревоги и без борьбы это бледное и слабое существо, от которого, можно сказать, остался лишь дух; она воображала, что уже в этой жизни они обрели рай, где обитают только души, тот рай, в котором люди мечтают встретиться после смерти.

Она не могла забыть, что была глубоко оскорблена и унижена им; она негодовала и сердилась на себя: эта любовь, принятая ею столь смело и великодушно, оставила в ней такой осадок, какой могла оставить какая-нибудь легкомысленная связь. Был момент, когда она презирала себя за то, что позволила обмануть себя так грубо. Теперь она чувствовала, что возрождается, она начала примиряться с прошлым, видя, как на могиле этой погребенной страсти вырастает цветок нежной и пылкой дружбы, более прекрасной, чем страсть даже в ее лучшие дни.

Десятого мая они приехали в Специю — живописный городок на границе генуэзских и флорентийских земель, на берегу голубой бухты, спокойной, как самое ясное небо. Сезон морских купаний еще не наступил. Всюду царило зачарованное безлюдье, стояла восхитительная свежая погода. При виде этой прекрасной невозмутимой воды Лоран, которого немного утомила езда в экипаже, решился продолжать путешествие по морю. Они осведомились о движении судов: маленький пароход ходил в Геную два раза в неделю. Тереза была довольна, что им не пришлось расставаться в тот же час. Ее больной мог отдыхать еще целые сутки. Она заказала ему каюту на пароходе, отходившем на следующий день.

Хотя Лоран был еще слаб, он никогда не чувствовал себя так хорошо. Он крепко спал и ел с аппетитом. В эти первые дни полного выздоровления сладкая нега и восхитительное томление переполняли его. Воспоминания о прошлом таяли, как дурной сон. Он чувствовал, что переменился окончательно и навсегда. Все его существо словно обновилось, и он потерял способность страдать. Он покидал Терезу с какой-то торжественной радостью, хотя и обливался слезами. Это подчинение неумолимой судьбе казалось ему добровольным искуплением, за которое она должна была быть ему благодарна. Он не хотел этой разлуки, но принял ее как раз в то время, когда узнал цену тому, чего не понимал раньше. В своей жажде самоуничижения он даже говорил ей, что она должна любить Палмера, что Палмер — это лучший из друзей и величайший философ. Потом он вдруг восклицал: