Она моя

После разговора с Тарским чувствую себя настолько измотанной психологически, словно танк по мне прошелся. Хочу как можно скорее оказаться в одиночестве, иметь возможность сбросить маску и спокойно выдохнуть. Но Орел настаивает и все же везет меня домой лично. Несколько раз оглядываюсь у ресторана и позже на парковке у дома. Благо Таир все же не последовал за мной. Отступил. Только вот надолго ли…

Глава 38

Катерина

— Почему это задание было поручено тебе? Ты работала в паре? Кто курировал? Называй имена.

— Фридрих Вагнер. Я работала с ним.

— Он мертв, — немец явно разочарован моим ответом. — Или, может быть, нет?

— Мертв.

— Ты вскроешь хоть одного рабочего агента? — давление усиливается. Интонации становятся резкими и высокими. — Нам нужен живой агент.

— Разве вам недостаточно меня?

Утро начинается привычно. Тревога не спадает. Никак не пойму, почему мне продолжают сниться допросы, если днем я об этом не думаю. Да, было тяжело, но сейчас у меня ничуть не меньше проблем. Еще и Тарский… Едва врывается в сознание, сердцебиение вновь набирает обороты.

С трепетом, который саму меня немножко изумляет, глажу низ живота. Почему-то кажется, что малыш уже может это чувствовать. Я все чаще говорю с ним, признаюсь в любви. Первые разы это было как-то неловко и странно. Сейчас почти неосознанно — утром и вечером. Если возникает такая потребность, то почему нет?

Никак не могу перестать гадать о том, как бы отреагировал Таир, узнай он о ребенке. Сколько ни думаю, не могу представить реалистичную реакцию. Мы никогда не говорили о детях и почти все время предохранялись. Я даже не в курсе, любит ли он их в принципе и планировал ли когда-то заводить семью.

Боже… Чем больше я об это размышляю, тем сильнее расстраиваюсь. Наверное, лучше отбросить пока. Очевидно, что сейчас неподходящее время. И… Нужно быть готовой, что подходящим оно не будет никогда.

После той встречи в ресторане Тарский куда-то пропал. Больше недели прошло, не видела его. Чем занимается? В то, что отступил, ни за что не поверю. Это и злит, и греет душу. Как бы то ни было, я всегда знала, что он будет рядом и в случае чего оградит от любой опасности. Как ни ругаю себя, держусь за эту уверенность. Особенно когда в общественных местах возникает необъяснимое ощущение слежки. Раньше бы меня это испугало, сейчас же, напротив — успокаивает.

Вот и сегодня… Выхожу из дома на прогулку. Пока иду к парку, страсть как охота обернуться. Затылок и спину жжет чей-то взгляд, но я уже знаю, что ничего сама не выясню. Поэтому, сунув ладони в карманы пальто, продолжаю медленно брести по тротуару. На улице не так уж и много людей, в парке и того меньше. Время, да и погода не способствуют. Мороз трещит, ветер то и дело хрустит сухими кронами нависающих над головой деревьев. Ни одна мамочка не додумалась выбраться с коляской, лишь изредка какой-нибудь собачник встретится.

Самой себе не могу объяснить, зачем я сворачиваю с центральной аллеи на узкую тропинку, ведущую вглубь густых кустарников, которые даже зимой без листьев формируют непроглядную чащу. Иду медленно, но не останавливаюсь. Пульс ускоряется. Дыхание становится тяжелым. Сердце отрывисто стучит в ребра.

Я слышу шаги. Кто-то помимо меня трамбует скрипучий позавчерашний снег. Ломается ветка. С моих губ срывается громкий вздох. Желудок сжимается в тугой пульсирующий узел. К горлу подкатывает тошнота. Все во мне кричит и призывает спасаться. Машинально ускоряюсь, но по-прежнему не оглядываюсь. Идущий следом человек делает то же самое… Шагаю все чаще и быстрее, но он столь же методично сокращает расстояние.

Когда колотящееся в груди сердце, взорванный пульс и надсадное дыхание отбирают возможность слышать что-нибудь вне своего организма, перехожу на бег. Только все мои движения ощущаются заторможенными, словно преследующий меня человек на веревке держит, не позволяя отдалиться.

Вскрикиваю коротко, когда обхватывает сзади руками, и тотчас прикусываю губу, чтобы инстинктивно не разораться на весь парк. Зажмуриваюсь, когда прокручивает, разворачивая к себе лицом. Судорожно вдыхаю и шумно выдыхаю. Скольжу пальцами по холодной коже куртки. Снова вдыхаю, захватываю максимальное количество кислорода и его запаха… Резко распахиваю глаза.

— Что творишь, Катенька? — по губам читаю. Взбесившееся сердце не позволяет его слышать. Либо же Тарский говорит слишком тихо. Не знаю… Очень медленно поднимаю взгляд к мерцающей стали глаз. — Катя? — встряхивает так, что у меня перед глазами рябит, и желудок моментально бунтует.

— Что ты делаешь? — шиплю и морщусь, словно встревоженная кошка. — Хочешь увидеть, что я ела на завтрак?

— Я спрашиваю, зачем ты бродишь в таких местах в одиночку?