Она моя…

– Я аниса, – громко и манерно обратился к Владе Васель. Зачем он говорил с ней так? Зачем называл так пренебрежительно – формально… – Вот тебе один из примеров того, к чему приводит война, а еще – человеческая подлость и жадность. Можешь написать об этом в одной из своих статеек. Группа молодых наглых хиялей, как ты их называешь, –  она бросила на него острый взгляд. Влада не называла их так…Зачем он это говорил… –  Решила разграбить магазин со сладостями. Он находился в том районе, который не был окончательно уничтожен и разрушен, но в то же время, то и дело переходил в руки то к одной стороне, то к другой. Его владелец знал, что магазин разграбят, не важно, какая из сторон, когда дело доходит до войны за территорию, мародерствуют все –  и солдаты, и повстанцы –  поэтому приказал заранее отравить все конфеты. Ему было все равно, кем будут его посетители – оппозиционерами, хиялями, солдатами… – он хотел отомстить за разграбленный товар. Ну вот, первыми на него набрели мои новобранцы…Среди них еще не было особой дисциплины. Только жажда вкусить прелести военного превосходства… От отравления, медленной мучительной смертью умерло 15 человек. Этот ублюдок не нашел лучшего яда, чем мышьяк. Теперь он мертв. Мои люди сегодня с утра его убили. Кто прав? Кто виноват? Ответь мне, детка…

– У каждого своя правда… – подавленно ответила Влада, не в силах смотреть на него.

– Да, но вот только все они мертвы. И он, и солдаты… Это справедливо? Справедливо для их семей, кому они хотели передать эти конфеты?

– Они сожрали их сами, –  вырвалось вдруг у Влады. Она сама не поняла, как.

Он горько усмехнулся. Но промолчал.

– Айман, позаботься об их семьях. Все же они были моими бойцами. Хоть и жадными обжорами… Сколько мы даем за шахида (прим. Во время войны каждого убитого в результате военных действий называли шахидом, в переводе с арабского – «мучеником») семье? По миллиону? Давай, каждому по миллиону.

Айман неодобрительно поджал губы.

– Что? – раздраженно отреагировал Васель на его реакцию.

– Пятнадцать миллионов? Это так много. Они ведь не умерли на поле боя.

Васель посмотрел на него убийственным взглядом.

– Пятнадцать миллионов. Если нужно, сними с моего личного счета. Их семьи не виноваты. Кто о них позаботится? Или их женщины должны пойти на панель, чтобы организовать похороны и прокормить детей?

– Там еще кое – что, – перевел тему изрядно расстроенный и напряженный Айман. – Жена Абу Аллюша должна родить на этой неделе.

– Прекрасно. Выдели триста тысяч. И позвони в военный госпиталь. Пусть ее примут по лучшему разряду.

Влада внимательно наблюдала за Васелем. Вырисовывались очертания его деятельности. Он выполнял роль некого патрона, заботящегося о жизнях его вассалов.

– Что еще?

– Там два посетителя.

Васель закатил глаза. – Я же просил не приводить сюда чужаков…

– Они не чужаки, Васель… Я ничего не мог сделать…. Там вдова одного пенсионера из нашей народности, за нее очень просил Хейдара… И старик Хамо…

Васель глубоко вздохнул. – Ладно, давай со вдовы, что там ей нужно…

В комнату зашла пожилая женщина в черном одеянии с ног до головы. Лицо ее являло собой серовато – желтый холст, испещренный морщинами, глаза – два маленьких красных мокрых озерца, от вида которых сердце Влады сжалось. За ней следом, неловко и стеснительно зашел угловатый высокий парень лет семнадцати, с испуганными, но очень живыми глазами. Он внимательно смотрел по сторонам, хотя и очень волновался. Словно впитывал в себя увиденное, словно это было какое – то чудо, его заветная мечта.

– Тафддалю, я умми (араб. – пожалуйста, мать), –  учтиво обратился к ней Васель, встав и вежливо указав на кресло, подспудно пожав руку сопровождавшему ее парню.

– Ооо, я сиди (араб. – мой господин), – начала причитать женщина. Она говорила настолько горько и искренне, что пробирала дрожь. Обычно арабки немного переигрывали. Эта не играла. Боль была написана на ее морщинистом, утратившем жизненную силу лице.

– Я пришла просить о помощи, я сиди.

– Поделись своей проблемой, умм…?