По телевизору показывали викторину. Угадайте, сколько денег тратит средний мужчина на подарки своей любовнице? Сто тысяч иен. А на подарок жене? Тысячу пятьсот.
— Слышал, — говорю, — сто тысяч. С ума сойти!
Молчит. Только посмеивается.
— Я с самого начала угодила на положение жены,
По-прежнему помалкивает. Правда, головой помотал.
— Ой, с каким удовольствием я от тебя сбегу!
— Не надо, — говорит. — Останься.
Ну и в конце концов вышло, конечно, по-его. Я проиграла. Но и он тоже проиграл. У меня не хватает сил добраться до его сути, но и он ее постепенно утратит.
А может, нет у него никакой сути? Вообще нет. А я все чего-то ищу, все чего-то добиваюсь. Мои мучительные подозрения, моя ревность бессмысленны, я выплескиваю их, и они тут же растворяются в воздухе. Палю в белый свет, как в копеечку.
Все в этой квартире чересчур яркое и светлое. Вспомнилась строчка из какого-то стихотворения: «Свет — аллегория смерти».
На окнах цветастые занавесочки. Скатерть вся в розовых тюльпанчиках. В вазе стоят розовые же цветы вроде лилий. Чувствуется вкус Жюли.
— Что это за цветы? — спрашиваю.
— Аристолицинии.
— Помесь Аристотеля с глицинией?
Между прочим, спортивный костюм, в котором Жюли ходит дома, тоже розовый.
Меня вдруг пронзило беспокойство. А что это, думаю, Жюли со всеми своими приятелями познакомился в забегаловке для педиков? Неужели…
Половина человечества — мужчины, половина — женщины. Ревность делает тебя врагом половины человеческого рода. А вдруг этого мало и мне нужно ревновать Жюли ко всему человечеству? Тут уж будет не водяной мешок за плечами, а целый земной шар. Превратишься в Атланта.
Вечером мы с Жюли снова играли в «переодевашки». Менялись друг с другом одеждой и вертелись перед зеркалом. Раньше меня это нисколько не забавляло, зато теперь я отнеслась к делу серьезно. Надела его джинсы. В поясе немного свободно, но в целом сидят неплохо. Только сразу видно, что у меня ноги короткие. И он, наверно, заметил. Розовый спортивный костюм идет мне меньше, чем ему. А Жюли в моей черной майке похож на злую безгрудую ведьму.
Я целую злую ведьму в губы. Они как две присоски, мягкие и чуть-чуть желеобразные. Когда я прикасаюсь к этому спруту, то и сама превращаюсь в какую-то морскую тварь. Плаваю в глубине океана, в бескрайней, тошнотворно соленой толще воды. Я одновременно — эмбрион в материнском чреве и покойник, разлагающийся в гробу.
Перед зеркалом мечутся две рыбины, белея животами. Рост одинаковый, вес одинаковый, даже длина волос одна и та же.
— Мы с тобой двойняшки, — говорит. — Видишь, как похожи, — Жюли сливается с Канно, но сейчас я почему-то противоестественности не чувствую, Просто сплетаются и сливаются две тени. Он — моя тень, я — его. И ни единого пятнышка света.
Утро воскресенья.
— Пока, — говорю. — Я к папику.
— Ага.
— Годовщина смерти дедушки сегодня.
Положила в сумку смену белья и пошла себе. Перед уходом шумно чмокнула Жюли в щеку, хоть губы были накрашены. Интересно, догадался он или нет?
Около станции зачем-то свернула в закусочную, съела кебаб, хотя совсем не была голодна. Часа два кружила по улицам. Идти к па пику расхотелось. Так и представила себе, как завтра утром, когда я соберусь домой, он будет орать мне вслед сорванным голосом всякие гадости:
— Опять ты уходишь от меня к этому мерзавцу!
Нет уж, хватит. Сыта по горло.
Вернуться к Жюли? К его непроницаемой улыбке и прохладным ласкам? Снова барахтаться на мелководье этих ласк, не в силах выбраться на глубину? Чтобы пробиться через панцирь Жюли, нужен, наверно, сверлильный станок.
Один из нас должен поставить точку. Пора. Жюли и так уже отстранился, стал безучастным наблюдателем.
Вот двое стоят на старте. Один сделал шаг назад — второй оказался впереди, хоть и не двинулся с места. Этот второй — я. Надо бросить его, и все уладится.
Наш с Жюли водяной мешок опустел. Или это я сама его вычерпала?
Получается, что идти мне некуда. И годы уже не те, чтобы манила романтика бездомного житья. Денег, естественно, тоже ноль.
Решила для начала погулять по какому-нибудь парку с аттракционами. Посмотрела по карте, какой ближе. Села на электричку. Но до парка не доехала, вышла за две остановки. Там, где живет Ю-сан. Позвонила ему из станционного кафе.
Автоответчик женским голосом сообщил, что никого нет дома. Я почувствовала что-то вроде легкой паники, в глазах потемнело. Гуд бай, май лав, гуд бай. Напеваю под нос, пью вторую чашку кофе. За соседним столиком сидит какой-то мужчина. Смотрит на меня и тихонечко так подпевает. Улыбаюсь ему до того ослепительной улыбкой — самой противно. Этой улыбке я научилась у Жюли: ужасно приветливая, но холодная и в душу не пускает.
Спрут, завидя жертву, впивается в нее упорным, «шелковым» (как написано в книге) взглядом.
Я смотрю на мужчину и чувствую, что превращаюсь в Жюли.
Миюки Миябэ
Пособие для заложников
1