Она же Грейс

– Я знаю об этом, – говорит Саймон с улыбкой. В студенческие годы он доказывал, что, если у женщины нет другого выхода, кроме как умереть с голоду, заняться проституцией или прыгнуть с моста, то проститутку, проявившую наиболее стойкий инстинкт самосохранения, следует считать более сильной и психически здоровой, нежели ее более слабых и уже почивших сестер. Саймон указывал на противоречивость подобных теорий: если женщину соблазнили и бросили, следовательно, она сошла из-за этого с ума; если же она уцелела и занимается в свою очередь соблазнением других, то считается, что она была сумасшедшей изначально. Саймон говорил, что данный ход рассуждений представляется ему довольно сомнительным, и благодаря этому получал репутацию либо циника, либо пуританина-лицемера, в зависимости от аудитории.

– Лично я, – говорит доктор Дюпон, – склонен относить проституцию к той же категории, что и мания убийства и религиозный фанатизм. Все это можно рассматривать как вышедшую из-под контроля страсть к лицедейству. Подобные явления иногда наблюдаются в театре, среди актеров, утверждающих, будто они превращаются в персонажей, которых играют. Этому особенно подвержены оперные певицы. Известна некая Люсия, в самом деле убившая своего любовника.

– Интересная гипотеза, – говорит Саймон.

– Вы не желаете себя компрометировать, – продолжает доктор Дюпон, глядя на Саймона темными блестящими глазами. – Но вы же не станете отрицать, что женщины в целом обладают более хрупкой нервной организацией и, следовательно, большей внушаемостью.

– Возможно, – отвечает Саймон. – Конечно, это общепринятое мнение.

– Благодаря этому их, к примеру, намного легче загипнотизировать.

«Ага, – думает Саймон. – У каждого свой конек. Теперь он уселся на своего».

– Как поживает ваша прекрасная пациентка, если вы разрешите мне так ее назвать? – спрашивает доктор Дюпон. – Каковы ваши успехи?

– Пока ничего определенного, – отвечает Саймон. – Есть несколько возможных способов исследования, которые я надеюсь применить.

– Я был бы весьма польщен, если бы вы позволили мне испытать мой собственный метод. Просто в виде эксперимента или, если хотите, демонстрации.

– В моей работе наступил решающий момент, – говорит Саймон. Ему не хочется показаться невежливым, но он не желает, чтобы этот человек вмешивался в его дела. Грейс – его территория, и он должен защищать ее от браконьеров. – Это может ее расстроить и свести на нет долгие недели тщательной подготовки.

– Как вам будет угодно, – говорит доктор Дюпон. – Я рассчитываю остаться здесь по меньшей мере еще на месяц. И с удовольствием окажу вам помощь.

– Сдается мне, вы остановились у миссис Квеннелл, – уточняет Саймон.

– Невероятно щедрая хозяйка! Правда, она страстно увлечена спиритизмом, впрочем, как многие в наше время. Совершенно безосновательная система, уверяю вас. Но люди, потерявшие своих близких, так легко поддаются обману.

Саймон едва сдерживает себя, чтобы не сказать, что в подобных уверениях не нуждается:

– Вы присутствовали на ее… вечерах, то бишь сеансах?

– На парочке. Ведь я же как-никак гость, к тому же указанные заблуждения представляют большой интерес для клинициста. Однако миссис Квеннелл вовсе не открещивается от науки и даже готова финансировать серьезные исследования.

– Ах вот как! – восклицает Саймон.

– Ей хотелось бы провести сеанс нейрогипноза с мисс Маркс, – вкрадчиво говорит доктор Дюпон. – От имени Комиссии. У вас не будет возражений?

«Черт бы их всех побрал, – думает Саймон. – Наверное, они уже теряют терпение, думают, я слишком все затянул. Но если они будут соваться не в свое дело, спутают мне карты и все испортят. Почему нельзя предоставить мне полную свободу действий?»

Сегодня вторничное собрание, и поскольку доктор Джордан на нем выступает, я не видела его после обеда, потому что ему нужно было подготовиться. Жена коменданта спросила, не могут ли меня оставить здесь еще ненадолго, ведь у них не хватает рук, и ей хотелось бы, чтобы я помогла с закусками, как это нередко случалось. Конечно, это была просьба лишь по виду, и старшей сестре ничего не оставалось, кроме как согласиться. А я могла поужинать после этого на кухне, точь-в-точь как настоящая служанка, поскольку к тому времени, когда я вернусь в тюрьму, ужин там уже закончится. Я ждала этого с нетерпением: мне сразу вспомнились старые времена, когда я могла свободно приходить и уходить, а в моей жизни было больше разнообразия, и я с радостью предвкушала разные угощения.