One for My Baby, или За мою любимую

Вот почему теперь мне невыносимо тяжело и я держусь из последних сил.

Потому что тогда, пусть совсем недолго, я был по-настоящему счастлив.

Старик-китаец заканчивает свой плавный, парящий танец.

Когда я во второй раз пробегаю, точнее, медленно шаркаю мимо него, он смотрит на меня так, словно видит уже в сотый раз. Как будто тоже узнает меня.

Он снова обращается ко мне, и на сей раз я прекрасно понимаю, что он говорит. Это вовсе не «дыхни» и не «отдохни».

— Дыхание, — произносит он.

— Что-что? — спрашиваю я, с трудом переводя дух.

— У тебя неправильное дыхание.

— У кого?

— У кого? — хмыкает он. — У тебя, у кого же еще? Неправильное дыхание. Очень часто ты дышишь. Не верно. Нет дыхания — нет жизни.

Я изумленно таращусь на него.

«Нет дыхания — нет жизни». Кем он себя мнит? Очередным гуру, несущим просветление всему человечеству?

— Это что? — наконец раздраженно спрашиваю я. — Какая-то древнекитайская мудрость?

— Нет, — отвечает он, — не мудрость. Просто здравый смысл.

И он отворачивается, как бы отпуская меня. Урок окончен.

На обратном пути я стараюсь дышать правильно. Глубокий вдох полной грудью, дыхание задержать, медленный выдох. Снова и снова. Вдох-выдох. Ритмично, не спеша. Расшвыривая прошлогодние листья, я буквально заставляю себя сделать очередной вдох.

Это безумно тяжело.

Она была для меня смыслом жизни. И вот ее не стало.

2

Где и когда рождаются мечты? Я думаю, в детстве. Именно тогда я захотел стать писателем. Совсем неплохо для детской фантазии, тем более что у каждого человека их великое множество. Со временем фантазии забываются, а вот мечта остается.

Мой отец работал спортивным обозревателем в одной крупной газете. Обычно он освещал скачки, футбол и бокс, то есть то, что знал и любил с детства, проведенного в Ист-Энде. Во время олимпиад он писал о легкой атлетике, когда проходили Уимблдонские турниры — о теннисе и обо всем понемногу, если в том возникала необходимость. В конце своей журналистской карьеры он даже написал серию очерков о современных борцах, этаких гигантах со злыми глазами и насупленными лицами, облаченных в сверкающий латекс и смотревшихся так, будто им нужны отнюдь не стероиды, а преподаватели по этикету и актерскому мастерству.

Мой отец не принадлежал к когорте маститых журналистов. В большинстве случаев его колонки и репортажи печатались даже без фото автора. Но для меня он всегда был фигурой романтической, окутанной каким-то загадочным ореолом. Отцы моих друзей трубили на одном и том же месте каждый день от звонка до звонка. Мой же разъезжал по всей стране, брал интервью у кумиров миллионов болельщиков, и, хотя мы с мамой порой неделями не видели его, меня всегда восхищало то, что он гордился своим «ненормированным» рабочим днем.

Еще ребенком я твердо усвоил, что журналистика — это не только слава, почет и известность, но и каторжный труд, скандалы, а порой и унижения. Я уяснил, что каждый раз над журналистом дамокловым мечом нависает срок сдачи номера, что замредактора может в любой момент выбросить из твоего материала последние строки и что сегодняшняя сенсация назавтра становится либо макулатурой, либо — как это ни печально — подстилкой для кошачьего туалета.

И все же отец, казалось, при любых обстоятельствах пользовался полной духовной свободой. Его никогда не привлекала рутинная, пусть и престижная, репортерская работа — сидеть в пресс-ложе на дерби в Эптон-парке или, скажем, диктовать прямо в номер, стоя возле ринга во Дворце бокса в Бирмингеме. Но когда отцу удавалось пробить материал о реальных людях, стоявших за показателями и рекордами, когда он писал о блестящем молодом футболисте, чья карьера оборвалась на взлете из-за травмы колена, или об олимпийской надежде с внезапно обнаруженной опухолью в груди — это действительно брало за душу. Уж он-то знал, чем и как взять читателя за живое. Подобные статьи действительно никого не оставляли равнодушным.

Отец не стал выдающимся спортивным журналистом лишь потому, что никогда не был помешан на спорте. Его карьера сложилась бы куда более успешно, пиши он для первых полос газет, а не для последних.

Но он являлся величайшим моим героем, и многие годы я страстно желал стать продолжателем, так сказать, семейного дела.

А потом отец написал книгу. Вы наверняка слышали о ней. И может, даже ее читали. Дело в том, что «Апельсины к Рождеству, или Родом из детства» относятся к той категории книг, которые, однажды обретя шумный успех, уже никогда не исчезают с полок книжных магазинов. После подобного успеха все мои помыслы о писательстве стали казаться нелепицей. Ибо как и в чем я теперь мог бы тягаться с отцом? Я восхищался им, когда он был более-менее способным репортером, и пришел в ужас, когда он стал модным писателем и автором бестселлера.