One for My Baby, или За мою любимую

— А ведь ты до сих пор любишь женщину, которая… умерла.

Любовь не изменила, не сделала меня лучше. Как раз наоборот. Любовь превратила меня в человека, безразличного ко всему остальному в мире. Любовь сузила мои горизонты до пары голубых глаз и широкой наивной улыбки. До одной-единственной женщины.

Вскоре после того, как мы с Роуз начали встречаться, получилось так, что я летел на самолете назад в Гонконг. Я только что провел неделю с родителями. Это была первая поездка в Лондон из Гонконга, которую я запланировал задолго до того, как познакомился с Роуз. Отменять ее уже было бессмысленно, но я не получил никакого удовольствия от общения с отцом, матерью и бабушкой. Мое сердце находилось совершенно в другом месте. Мне хотелось поскорее закончить этот короткий отпуск, выбраться из Лондона и снова очутиться в Гонконге. Мне не терпелось снова оказаться рядом с Роуз.

Но во время полета произошло непредвиденное. Возникли серьезные проблемы. Один из пассажиров — мужчина средних лет, видимо какой-то бизнесмен, сидевший через проход от меня, — вдруг начал задыхаться. Он жадно хватал ртом воздух, хрипел, махал руками. Казалось, что он вот-вот умрет. Поначалу я подумал, что он просто не рассчитал свои силы, когда угощался бесплатными алкогольными напитками. Но потом, когда возле него засуетилась стюардесса, а пилот спросил, не имеется ли среди пассажиров врача, стало понятно, что мужчина болен, и болен достаточно серьезно.

Его положили в проход. Он послушно вытянулся как раз рядом со мной. При желании я мог бы дотронуться до его перепуганного лица. Возле него хлопотали два молодых врача. Они расстегнули ему рубашку и разговаривали так, как это делают священники возле смертного одра прихожанина.

Мы уже не могли лететь в Гонконг. Больного следовало срочно госпитализировать, и самолет совершил незапланированную посадку в Копенгагене, где несчастного уже поджидала бригада скорой помощи. Пассажиры отнеслись к больному с сочувствием. Никто не рассердился даже после того, как нам сообщили, что в Копенгагене придется застрять на несколько часов: нужно было найти другой экипаж для самолета. Пилот нам объяснил, что прежняя команда уже не может выполнять рейс, поскольку из-за вынужденной посадки в Копенгагене они бы превысили дозволенное количество часов нахождения в воздухе.

Итак, мы ждали. Проходил час за часом. Но все понимали, что происходит, и продолжали терпеливо ждать. Все, кроме меня.

Я возненавидел этого больного человека. Я не хотел, чтобы мы летели в Копенгаген для оказания срочной медицинской помощи. На месте пилота я, наверное, наплевал бы на него с его проблемами и продолжал бы лететь дальше, полагаясь на судьбу. Я злился на больного и уже не мог скрывать своего гнева. Мне было совершенно все равно, выживет он или умрет. Для меня его состояние ничего не значило. Я просто хотел, чтобы он не задерживал самолет из-за внезапного приступа болезни. Мне нужно было как можно быстрее попасть в Гонконг, к моей девушке, к моей жизни, к тому счастью, которого я так долго ждал.

Вот что со мной сделала любовь. Любовь смешала в моем сердце все чувства.

7

В воде Роуз была прекрасна. Она занималась дайвингом многие годы, задолго до того, как приехала в Гонконг. В воде она словно становилась невесомой, и именно это качество отличает хороших ныряльщиков от остальных смертных.

Под водой мы с ней смотрелись как существа из разных миров. Я всегда нервничал и дергался, стараясь достичь естественной плавучести, постоянно возился с регулятором балласта, но все равно то всплывал чуть ли не к самой поверхности, то погружался слишком уж глубоко. Но даже если и достигал нужного уровня, долго на нем не удерживался.

А Роуз зависала, как бы парила в воде, умудряясь это делать с помощью одного только дыхания. И казалось, подводный мир сам вторил ее едва различимым вдохам и выдохам.

Я вечно возился со своими причиндалами для ныряния: то воду выливал из маски, то косился на манометр, проверяя, сколько у меня осталось воздуха. Воздух я всегда почему-то экономил, словно чего-то боясь, и все время выныривал раньше всех остальных. Баллон я прилаживал, будто в космос собирался, — и все равно он елозил у меня по спине.

Под водой мне становилось не по себе. А Роуз, отличная ныряльщица, чувствовала себя там как рыба в воде. К дайвингу она пристрастилась еще дома, пройдя свою первую квалификацию в ледяных водах северного побережья Ла-Манша и в многочисленных затопленных карьерах в самом сердце «доброй старой Англии». Так что закалка у нее была отменная. Потому Азия стала для нее райским уголком: ласковая зеленоватая вода, бесконечные коралловые рифы и такое пышное великолепие подводного мира, что стаи экзотических рыбок порой застили солнце.