Они хотят быть как мы

Но вместо этого он поворачивается ко мне с яростью в глазах и пульсирующей жилкой на шее.

– Адам, пожалуйста, – шепчу я. – Отпусти нас.

Он сгибается в талии, и я думаю, что наконец-то, наконец-то до него доходит. Он меня слышит. Он сдается. Но тут Адам бросается на меня с чем-то холодным, тяжелым и таким массивным.

Раздается треск, и в тот же миг мой мир взрывается и рушится в пыль. Звезды сыплются с неба, и я чувствую привкус железа во рту. Я снова на песке. Я не могу пошевелиться. Мое зрение сужается до одной точки, и я пытаюсь найти Адама на фоне мутного моря. Но слышу лишь его голос, в последний раз.

– О нет.

А потом наступает чернота.

25

Последний раз, когда я видела Шайлу, – по-настоящему последний раз, тот, что я храню в памяти, – это было в доме Квентина, как раз перед посвящением. Его мама была в отъезде, читала лекцию в каком-то университете в Норвегии или Уэльсе, или, может, в Финляндии, и он собрал всех нас на прощальную ночь, прежде чем мы станем полноправными Игроками.

– Прощай, наша юность, – пошутил он. Мы были еще такими детьми.

Не было никакого припрятанного пива, так что все были трезвы как стеклышки. Какое облегчение, подумала я.

Никки заказала тонну пиццы по родительской кредитке, а Квентин выложил стопку старых фильмов восьмидесятых. «Выходной день Ферриса Бьюллера». «Клуб «Завтрак». «Скажи что-нибудь».

Генри не видел ни одного из них и все время хихикал.

– Сколько всего ты от меня скрываешь, Кью! – прокричал он, когда Кэмерон[73] разбил отцовскую машину. – А меня бесконечно заставляешь смотреть «В центре внимания», чувак. – Он набросился на Квентина и сделал захват за шею, слегка придушивая его.

Грэм и Шайла уютно устроились вдвоем на краю дивана. Она просунула босые ноги ему под зад, а он положил руку ей на плечи и щекотал кожу под хлопчатобумажной футболкой.

Роберт растянулся на полу и пытался вовлечь хоть кого-нибудь в рестлинг. Генри время от времени подчинялся, а напоследок позвал Марлу. Она с легкостью уложила Роберта на лопатки, и тот наконец угомонился.

– У нее есть братья! – заскулил он. – Это нечестно!

– Если разобьешь кофейный столик, я тебя убью! – пригрозил Квентин из кухни. Они с Никки взяли на себя роль хозяев. Освежали миски с попкорном, уносили грязные тарелки, подтирали жирные пятна от пиццы на ковре. Они даже превратили готовую смесь для тортов в шоколадное произведение искусства, пока мы с пеной у рта спорили о том, кто из актеров Brat Pack[74] круче.

Когда они представили свое творение – мешанину глазури, карамельной крошки и свечей, зажженных без всякой причины, – Марла взвизгнула.

– Айна Гартен[75] отдыхает!

Квентин покраснел, но Никки выглядела довольной.

– Для вас старались, ребята, – сказала она.

– Да, черт возьми! – Грэм вскочил, схватил вилку и вонзил ее прямо в сердцевину торта, оставляя Шайлу одну в углу дивана.

– Иди сюда, – прошептала она мне.

Я подвинулась к ней так, что пальцы наших ног соприкоснулись. Она обняла меня и притянула к себе, и мы лежали на диване, просто наблюдая за нашими друзьями, нашей братией.

Я чувствовала ее влажные и теплые руки на моих плечах. Она напоминала мне липкого маленького ребенка. Когда мы встретились глазами, мне показалось, что она плакала.

– Ты в порядке? – прошептала я.

Она кивнула и снова повернулась к ребятам, которые сгрудились вокруг кофейного столика и поедали ложками торт прямо из формы.

– Мне это так нравится, – тихо сказала она. – Я хочу, чтобы все так и осталось навсегда.

Сначала я слышу звуковые сигналы какого-то прибора. Потом шелест бумаги, приглушенный шепот беспокойства. Ощущение возвращается к пальцам ног, а затем к кончикам пальцев. Наконец что-то пульсирует в левой части головы, чуть выше уха. Пульсирующая боль стекает по лицу и через глазницу попадает в рот, где сухо, как в пустыне. Все болит.

Когда я нахожу в себе силы открыть глаза, меня окружает море белого цвета. Белые стены. Белый хлопок. Белые провода. Медицинский центр Золотого берега. Должно быть, так.

– Она очнулась. – Джаред рядом с кроватью. Я слышу его раньше, чем вижу. Голос у него взволнованный и высокий, чуть сдавленный.

– Что… – Я пытаюсь что-то прохрипеть.

– Ш-ш-ш, – говорит он.

Он прав. Разговоры причиняют боль горлу и обжигают нёбо. Я хочу спать часами, сутками.

– Какое-то время она будет в некоторой прострации, – авторитетно заявляет кто-то. Может быть, врач. – Сейчас ей просто нужен отдых.

Но я качаю головой. Так отчаянно, что, думаю, она расколется пополам. Они должны знать.

– Адам, – шепчу я.

– Все в порядке, милая. – Теперь это мама. Она хватает меня за руку и переплетает наши пальцы. Папа кладет ладонь мне на плечо. – Мы знаем.

Я уступаю. Сдаюсь под натиском боли и горького отчаяния, проваливаясь в сон.

План придумала Рейчел. После того как я рассказала ей о серьгах, она расставила все по местам. Даже если Адам этого не делал, мы должны были знать наверняка. Он оставался последним вопросительным знаком.