Они лезут

По мере моего усиленного взросления под тяжестью ужасов, мои чувства неумолимо искажались. Я не понимала, что это любовь или одержимость. Я заболела Пашкой. Он стал выпуклым в моём сознании. Кто он? Маячок надежды или беспринципный падальщик? Скрип дивана доносится тише, когда Пашка говорит со мной. Обычно он кричит мне: «Глаза разуй!». Но и этого достаточно, чтоб разогнать скрипы в моём сознании.

Наступали мгновения, когда я бредила Пашей. Я видела его лицо повсюду: в чашке чая, на камнях, мерещился его голос. Пожар охватывал моё сердце. Я оборачивалась. Мираж. Пашка сейчас далеко. Выбросить его из головы казалось преступлением против любви, даже облака напоминали о Пашке. Я ловила его взгляд – он думал о своём. В эти моменты казалось, что я подглядываю за чужими снами. Мои размышления поросли тиной… Подозреваю, это налёт сумасшествия. Обуздать меня могли лишь бабкины скрипы. Я боялась их больше, нежели своего омута. На дне колыхалось свечение, и я стремилась к нему, без воздуха, сквозь толщу преград. Бабуля, сепсис, цеце и болезненный пот под одеялом ночью. Пригласить Пашку к себе – идея вонзилась так остро, что я не чувствовала осколков отвержения с его стороны. Это даже бодрило. Иногда мне казалось, что на узорчатых обоях проступает лицо Пашки. Я радовалась! А бабка пристраивалась рядом и гладила ладошкой выпуклую стенку. Она видела нечто своё…

Иногда я забывала покушать… С болезненной вовлеченностью в любовь я живу и отбрасываю мелочи жизни ради новой встречи с Пашей. Я прознала, что он записался на облагораживание школьной территории, чтоб замазать свои прогулы. Это шанс! Теперь мне оставалось подсуетиться. Я прогуляла геометрию, чтоб обоснованно присоединиться к Пашке. Он неподалёку копал клумбу, а я красила бордюр, удерживая образ Паши намного твёрже, нежели красильную кисть. Несколько раз она шмякнулась.

Сердце моё заходилось в тоске, потому что Пашка меня не замечает. Он редко, будто по миллиметрам поднимает свой взгляд на меня, полный изгоняющих посылов. Пашка гонял на велосипеде ежедневно и даже по ночам – несомненно, в остром приступе клаустрофобии, доигрывая последние деньки детства, будто завтра он не станет взрослым – а превратиться в сияющий эмбрион с единственными перспективами в жизни: пелёнки и школа. А по мне он – вредная креветка, отшучивается. Меня охлаждала от влечения к Паше тоска по отцу и матери – две тоски пилили мою психику. Я разлеталась в слёзы по ночам от истерик. Стёкла на балконе резонировали от моих всхлипов. Я познакомилась с Пашкой лет восемь назад на детской площадке. Я упала и разбила коленку, а он, весь гордый собой, залепил моё ранение обслюнявленным подорожником и подарил обгрызенного пластикового мишку с шариком пенопласта вместо головы. Даже не знаю, что меня поразило больше – «лечение» или «подарок». Мир, казалось, держался на нашей детской связи. Эти впечатления запомнились мне робкой дружбой. Мы потерялись на время. Я кочевала по квартирам, то с отцом, то с матерью, пока они искали любовь. Затем меня зашвырнули к бабке доживать юность, поскольку я взрослая уже и все «понимаю». Я хранила верность своим первым впечатлениям, а сложности адаптации к новому житию с бабулей только укрепляли мою верность. Паша отвык от меня, но так и остался якорем, на который я осела, как моллюск, от безысходности, потому что память моя меня пугала. Я помнила месяцы пустоты. Спроси, что происходило – не помню. Скрипы в квартире стали одушевлёнными. Я не понимаю, кто вдохнул жизнь в зловещие стоны и, что побуждало меня терпеть пинки от дивана. Я сомневаюсь, вижу именно то, что существует. Я понимала, что до конца начисления опекунских мне предстоит жить именно с таким виденьем, а мои детские впечатления были последними, незамутнёнными, которые не исказились от депрессий и сомнений в собственном рассудке.

Краска течёт. Пашка упрямо копает. Он хорошо работает, но плохо любит. Неужели, ему всё равно. Не верю! Пашка живёт через три дома, а делает вид, что в другой Вселенной. Он хорошо рисуется. Я знаю его тайну – он оставляет свет в окне специально для меня. Неумолкаемым факелом горит эта приманка, преследует и таранит в каждой мысли. Жизнь моя не радужна. Но раздвигает тьму тепло из Пашкиного окна, которое снится мне и ведёт меня в школу, чтоб вновь встретиться с Пашей. Слёзы мои плетутся, когда вижу, как он счастлив без наших детских мгновений. Он успел обжиться яркими впечатлениями с новыми подругами, которых всячески принаряжают заботливые мамы. Я же не симпатичнее мешка картошки в своей древней одежде и нестриженным апельсином на голове.